Школы и направления изучения мифов и мифопоэтики в ХХ в. Психоаналитическая школа Школа структурной антропологии

Основоположником психоаналитической школы стал Зигмунд Фрейд (1856–1939), австрийский психиатр и психолог.

● Наиболее известные работы : «О психоанализе» (1911), «Толкование сновидений» (1913), «Психология обыденной жизни» (1926) и др.

Главная идея – гипотеза о существовании бессознательного как особого уровня человеческой психики. Движущая сила в развитии человечества – стихийные влечения, основное из которых – инстинкт продолжения рода, т.е. «либидо ». Переключение энергии либидо (сублимация ) на творчество Фрейд рассматривал как единственно здоровую и конструктивную стратегию обуздания нежелательных импульсов. Именно сублимация сексуальных инстинктов, по его мнению, послужила главной посылкой для великих достижений в науке и культуре.

Так, сильные и неосознанно агрессивные влечения могут быть сублимированы в общественно полезном направлении. С точки зрения классического психоанализа превращение либидо в творческое вдохновение наиболее наглядно проявляется в искусстве. Великое и общеизвестное «Я помню чудное мгновенье…» А.С. Пушкин посвятил А. Керн потому, что она оказалась недоступной для него. Три месяца вынужденной изоляции, проведенные им в Болдино, дали 50 вдохновенных произведений, а счастливый «медовый» месяц – только пять небольших стихотворений.

Концепция Фрейда содержит утверждение, что именно конфликты психики индивида, имеющие биологическую основу, выступают в качестве побуждающей причины развития культуры и ее содержания, куда входят нормы морали, искусство, государство, право и т.д. Религия, согласно его воззрениям, является фантастической проекцией во внешний мир неудовлетворенных влечений. У наиболее культурных людей, отмечал З. Фрейд, природное начало подавляется с особой силой, что делает их особенно подверженными психическим заболеваниям, сексуальным расстройствам, инфарктам. Самоубийства, являющиеся характерной чертой развитых цивилизаций, практически отсутствуют у примитивных народов. Таким образом, Фрейд, исследуя человеческую культуру с позиций психоанализа, в работе «Недовольство культурой» (1930) высказывает предостережение обществу от излишних ограничений и запретов, считая их угрозой психофизическому благополучию человечества.

Современные исследователи усматривают в концепции З. Фрейда существенные недостатки. Тем не менее отмечают и несомненные достоинства, которые состоят в выделении значительной роли бессознательного в жизни человека и функционировании культуры, исследование психотерапевтической функции культуры, формирование научного интереса, направленного на изучение соотношения нормы и патологии в различных культурах и др.

Школы современного психоанализа

Что такое современный психоанализ?

«Психоаналитик не должен выражать желание быть англичанином, французом, американцем или немцем прежде, чем желание быть приверженцем психоанализа. Он обязан поставить общие интересы психоанализа превыше национальных интересов».

З. Фрейд, март 1932 года, письмо президентам различных психоаналитических ассоциаций.

Несмотря на то, что, по мнению Фрейда, психоанализ должен был приобрести международный характер, история психоаналитического движения наглядно продемонстрировала, что в зависимости от стран и культур психоанализ смог следовать самым разнообразным направлениям. Создание Фрейдом в 1910 году Международной психоаналитической ассоциации (IPA ) ставило перед собой цель объединить в первую очередь врачей и специалистов не имеющих отношения к медицине, собравшихся заниматься новой дисциплиной, а затем и объединить национальные психоаналитические общества. На заре истории психоанализа Вена, Берлин и Москва были великими столицами, представлявшими это международное психоаналитическое движение. История двадцатого века, пережившего две мировые войны, показала, что этот фундамент может быть поколебленным, но тем не менее, фрейдовское открытие бессознательного и детской сексуальности осталось незыблемым.

На сегодняшний день в мире более ярко представлены три психоаналитических школы: британская школа психоанализа, американская школа психоанализа и французская школа психоанализа.

Британская школа психоанализа.

Основателем и руководителем психоаналитического общества в Великобритании был Эрнст Джонс (1878-1958). В 1901-1905 году он завершает свое образование как психиатр и знакомится с произведением Фрейда «Очерки об истерии» (1895), эта работа Фрейда настолько его захватила, что он самостоятельно изучает немецкий язык и знакомится в 1908 году с З. Фрейдом: а в 1913 году основывает Лондонское психоаналитическое общество. Очень скоро общество превратилось в серьезную научную организацию с немалыми научными амбициями. Это проявилось прежде всего в открытии в 1924 году в Лондоне Института психоанализа, а в 1926 году Лондонской психоаналитической клиники.

В 1922-1926 году в Лондоне становятся известны исследования проведенные в Берлине Мелани Кляйн, а сама она получает приглашение прочитать в Лондоне курс лекций. В 1926 году Джонс уговаривает Кляйн остаться в Лондоне, где она и обосновывается до конца жизни. Прошло немного времени и ее теории в Британском обществе стали доминирующими. В результате чего стали формироваться теории и представления, которые не разделялись многими членами общества. Здесь достаточно будет сказать, что в этот период в Британском обществе изменилось представление о роли либидо. Оно уже не служило пониманию и описанию источников влечений – акцент делался на его детерминирующей функции в рамках объектной ориентации. Это означало, что в клинической работе, гораздо большее значение придавалось объектным отношениям, наблюдаемым в рамках переноса. Такой характерный акцент в теории либидо является специфической особенностью британского психоанализа.

В этот период под влиянием Кляйн особое внимание стали уделять агрессивным и садистическим проявлениям детского развития, в этом то же было отличие Британского общества от других психоаналитических объединений. В самой группе Кляйн сосредоточением теоретических формулировок и клинических разработок все более становилась роль детского садизма и развивающиеся для него его нейтрализации защитных механизмов. Эта ориентация оказала определенное влияние на дальнейшее развитие Британского психоаналитического общества.

На исходе 30 – х годов Британию захлестнул поток психоаналитиков, бежавших с континента. Кульминацией этому стад подготовленный Джонсом и другими членами общества (в первую очередь Марией Бонапарт) переезд Фрейда. В 1938 году он перебрался в Англию вместе со своей семьей и ближайшими друзьями. Вначале это событие не оказало непосредственного влияния на Британское психоаналитическое общество, поскольку все заслонила разразившаяся Вторая мировая война.

Основной конфликт сводился к тому, что еще до того как Венская группа переехала в Англию, многие члены Британского общества поддерживали воззрения Мелани Кляйн. Оставшись в Лондоне члены Венской группы, среди в них и дочь Фрейда, Анна Фрейд с представлениями Мелани Кляйн не согласились. Однако они сочли возможным объединить отстаиваемые Мелани Кляйн идеи о детском развитии и роли уже проявляющегося во младенческом возрасте направленного на объект садизма с классической теорией психоанализа. Другие психоаналитики из считал новоприбывших, например Микаэль Балинт, не принимали полностью позицию венской школы, но не могли присоединиться и к школе Мелани Кляйн.

В конечном счете это противостояние вылилось в ряд дискуссий. Противостояние отличалось крайней остротой, при этом обе стороны пытались отыскать в работах Фрейда аргументы и обоснования в пользу своих взглядов. Прежде всего спорт шел о возрасте возникновения Эдипового комплекса, о происхождении Сверх-Я и о роли влечений к смерти. Эти проблемы от части вызывают дискуссии по сей день. Тем не менее общество не распалось, поскольку удалось прийти к соглашению о том, что каждый молодой психоаналитик для продолжения своего образования должен был входить в ту или иную группу. С тех пор Британское психоаналитическое сообщество состоит из трех подгрупп. Первую обычно называют группой Кляйн, или группой А. Она включает психоаналитиков которые были подготовлены сторонниками Кляйн и проходили у них анализ.

Венская группа образовавшаяся вокруг Анны Фрейд и появившаяся на британской сцене последней, получила название «группа Б», иногда ее просто называют «фрейдовской группой».

Каждая из групп разработала специфические формы обучения. Группа Кляйн распространила свое влияние прежде всего на Южную Америку и особенно на Аргентину. Группа Б с анной Фрейд внесла наиболее существенный вклад в дальнейшее развитие психоаналитической теории.

Другая линия развития восходит к независимой группе, одним из самых известных представителей которой стал Д.В. Винниктотт. Он разработал собственные продуктивные концепции, касающиеся ранних отношений между матерью и ребенком, а так же теорию регрессивного переноса.

(В статье использован материал из работы: Кристофера Дейра «Психоанализ в Великобритании». В кн. Энциклопедия глубинной психологии. Т.2. М.,2001. С. 550-557).

Американская школа психоанализа

Ни в одной другой стране психоанализ не был принят столь рано и столь благожелательно и нигде он не приобрел такую популярность, как в США. Уже в период перед Первой мировой войной психоанализ в рамках так называемого «психотерапевтического движения» был признан и пропагандировался медиками. Психоанализ Фрейда, вернее его американизированная версия, изучался на медицинских факультетах и нашел практическое применение в клиниках.

После Первой мировой войн, в «ревущие двадцатые», в разговорах очень часто можно было услышать психоаналитические термины, такие как «сопротивление», «фиксация» и «Эдипов комплекс». Психоанализ вошёл в моду, в больших городах десятки «диких» психоаналитиков открывали частную практику.

В то же время всерьез интересовавшиеся психоанализом американские врачи устанавливали первые контакты с представителями европейского психоаналитического движения. Они ездили в Вену и Берлин, что бы пройти там учебный анализ и получить образование в уже созданы институтах. Очевидная угроза перехода психоаналитической деятельности в руки аналитиков не имевших медицинского образования, побудила американских психоаналитиков запретить доступ к получению психоаналитического образования для немедиков. По вопросу о том, имеют ли право немедики проводить психоанализ, велись бурные дискуссии с европейскими психоаналитиками.

В начале 30-х годов в США были основаны первые учебные психоаналитические институты. Психоаналитические объединения создали в 1932 году федерацию, получившую название «Американская Психоаналитическая Ассоциация» (АПА). В 1933 году началась эмиграция немецкоговорящих психоаналитиков. Эмиграция преследовавшихся в Австрии, Германии, Венгрии еврейских психоаналитиков усилила американский психоанализ, но породило множество внутренних проблем. В конце 30-х годов центр психоаналитического движения из Вены и Берлина переместился в США. В 1938 год американские психоаналитики провозгласили «декларацию независимости». Это означало, что они не желали больше официально подчиняться европейскому психоанализу и его органу – Международной психоаналитической ассоциации.

В 1942 году американский психоанализ впервые столкнулся с первыми диссидентскими движениями в своей среде, а в 1946 году окончательно оформился в виде автономного национального психоаналитического объединения.

После второй мировой войны Международная психоаналитическая ассоциация примирилось с самостоятельностью Американской психоаналитической ассоциации. АПА превратилась в крупнейшее из национальных психоаналитических объединений. Число ее членов непрерывно возрастало вплоть до 1960 года. После этого рост АПА остановился, и американский психоанализ столкнулся с серьезными трудностями. Он подвергся критики с разных сторон, популярность его резко пошла на убыль. Этот кризис, похоже, не продолен и поныне.

Мне хотелось бы кратко рассмотреть наиболее интересные моменты в истории становления американского психоанализа.

Американскую версию фрейдовского психоанализа, доминировавшую до 1920 года и вызывавшую немало удивления у европейцев, следует понимать на фоне так называемого «прогрессивного движения», возникшего на рубеже веков и продолжавшегося до Первой мировой войны.

Американскую версию фрейдовского психоанализа, доминировавшую до 20-х годов и вызывавшую немало недоумений у европейских психоаналитиков, следует понимать на фоне так называемого «прогрессивного движения», возникшего на рубеже веков и продолжавшегося до Первой мировой войны

«Прогрессивное движение» создавалось совместными усилиями многих политиков, журналистов, писателей, социологов, врачей и тд. В период стремительной индустриализации и экономического подъема «прогрессисты» говорили об упадке американской морали. Они боролись против коррупции и злоупотребления властью в большом бизнесе и в политике, информировали общественность об «истинном облике» Америки, о нищете в крупных городах и индустриальных районах, они апеллировали к законодательству, демократическому сознанию и чувству ответственности каждого гражданина, надеясь возвратить утраченные этические ценности путем «самосовершенствования» и социальных и экономических преобразований.

В медицине примерно с 1904 года «прогрессивное движение» приняло формы «движения за социальную гигиену» и «психотерапевтического движения».

«Движение за социальную гигиену» возникло тогда, когда стало ясно, что в США широко распространены половые заболевания. Общество надеялось справиться с ними путем сексуального воспитания детей и призывами к соблюдению морали в повседневной жизни.

«Психотерапевтическое движение», с одной стороны, зарождалось как реакция на классическую неврологию и психиатрию, с другой стороны, оно рассматривалось как часть прогрессивного движения. Психотерапевты восстали против догм о наследственности и вырождении и против крепелиновской «классификации маний». Основное внимание стало уделяться адаптивным способностям индивида, и уже с начала века - сперва без влияния Фрейда - специалисты стали искать причины психотических и невротических расстройств в самой жизни, в ее событиях, окружающей среде, воспитании и разрабатывать соответствующие методы психотерапии.

Опираясь на работы французского психиатра Бернгейма, Борис Сидис развивал суггестивную терапию; Адольф Мейер, один из основателей «динамической психиатрии», создавал «психобиологию»; Мортон Принс говорил о «re-education» (перевоспитании). Очень популярной была также «терапия через убеждение» швейцарского психиатра Дюбуа. Меньший интерес вызвал в США гипноз, прежде всего потому, что многие пациенты, как вскоре выяснилось, гипнозу не поддаются.

Ведущие психотерапевты, такие, как Патнем, Принс, Мейер, Хох и Уайт, сделали в 1905 году выбор в пользу Фрейда и психоанализа. Психоанализ был включен в «прогрессивную медицину» и подавался как средство морального отрезвления и перевоспитания. Все надеялись, что психоанализ, как и другие формы психотерапии, позволит преодолеть возрастающую асоциальность, аморальность и дегуманизацию общества и даст отправные точки для реформ воспитания, социальной работы, уголовного права и т.д.

Также и «психоаналитики» или, вернее, врачи, примыкавшие к психоаналитическим объединениям, способствовали специфически американской интерпретации психоанализа. В своих научно-популярных публикациях, преследовавших дидактические цели, они подчеркивали социально-политическое и этическое значение психоанализа, которое не имел в виду Фрейд и с которым он вряд ли мог согласиться.

Психоанализ был упрощен и «обезврежен». Прагматически ориентированные врачи не испытывали особого интереса к психоаналитической теории, которую Фрейд к тому же постоянно пересматривал. Проникшись оптимизмом «прогрессивной медицины», многие полагали, будто суть психоаналитической теории и терапии заключается в том, чтобы преобразовать инфантильные, аморальные и эгоистические импульсы (последние были в США особенно распространены) в социально ценные, возвышенные, моральные и альтруистические тенденции посредством сублимации и осуждения. Влечения должны быть укрощены с помощью психоанализа, а результатом этого должно стать благопристойное и демократичное поведение, которое делает излишним регуляцию совместной жизни людей авторитарными мерами.

Повсеместно подчеркивалась социализирующая функция эдипова комплекса. Признавая фрейдовскую концепцию «принципа реальности», ее понимали в смысле социального конформизма и социальной полезности. Все истории болезни имели хэппи-энд с пробудившейся и служащей всеобщему благу способностью к сублимации и адаптации. В популярных изложениях тема сексуальности либо вообще не затрагивалась, либо не заострялась.

И только разочаровавшись в «прогрессивном движении» после Первой мировой войны, когда американские врачи стали обучаться в Берлине и Вене, психоаналитики фрейдовской и американской версий анализа пошли на сближение.

На рубеже веков Фрейд был известен в США прежде всего как невролог. Те его работы, которые положили начало психоанализу, вплоть до 1905 года не обращали на себя внимания, коренные американцы, которые не видели никаких причин проявлять лояльность по отношению к Фрейду, не понимали европейскую «клановость», почитание Мастера и, наоборот, гордились тем, что не чувствовали себя связанными ни с какой школой и ни с каким авторитетом. Эта позиция, присущая большинству первых американских психоаналитиков, позднее привела к разногласиям среди американских аналитиков, а также между американскими и европейскими психоаналитическими объединениями.

1911-1917 годы явились периодом закрепления психоанализа в медицине. Психоаналитики, занимавшие левый фланг в Американской медицинской ассоциации и ощущавшие свою принадлежность к «прогрессивному движению», начали разрабатывать специфически американскую версию фрейдовского психоанализа. На первый план выходили «безвредные» и «оптимистические», совпадающие с задачами прогрессивного движения аспекты психоанализа. И наоборот, отрицалась возможность «навязчивого повторения», лежащего в основе переноса, идея «отцеубийства» (из «Тотема и табу») и игнорировались высказывания Фрейда по поводу садизмаи преобразовании любви в ненависть.

«Пессимистическое» представление Фрейда о культуре также подправили: социальные реформы или изменение индивидов с помощью психоаналитической терапии приведут к тому, что желания индивида совпадут с нормами общества.

В популярных изложениях, которыми занимались все психоаналитики, тема сексуальности либо совсем опускалась, либо утрачивала остроту.

Психоаналитики не подвергались «поруганию» ни в профессиональных кругах, ни в общественном мнении. Наблюдались серьезные разногласия, но психоаналитики могли работать без помех под руководством начальников, не являвшихся сторонниками психоанализа, и заниматься лечением пациентов, которых направляли к ним их коллеги-непсихоаналитики.

Психоаналитическая терапия проводилась действительно неортодоксально. Американские врачи не приняли основные условия аналитической ситуации, которые были известны уже в 1915 году: кушетка, ежедневные оплачиваемые часы, «аналитическая позиция». Американские психоаналитики проводили терапию гораздо активнее, поощряя модифицированные формы лечения. Это связно также и с тем, что они, работая в клиниках, имели дело с иными пациентами, нежели их европейские коллеги, то есть в основном с психотическими больными.

Поэтому терапевтический пессимизм Фрейда в отношении психозов тоже ошеломлял их, особенно в той форме в какой Фрейд сформулировал его во «Введении в нарциссизм» (1914). Американским психоаналитикам было также трудно уследить за важнейшими переменами и совершенствованиями психоаналитической теории и практики, о которых шла речь у Фрейда в статье о нарциссизме и в метапсихоло-гических трудах 1915 года. Сообщения о деятельности, публиковавшиеся американскими психоаналитиками в европейских журналах, позволяли понять, что они не поспевали за изменениями теории и методологии.

Поскольку в США не было собственных учеников Фрейда, много надежд возлагалось на переписку, на периодические визиты и международные психоаналитические конгрессы, которые проходили каждые два года.

Американские психоаналитики испытывали особые трудности еще и потому, что не видели возможности подвергнуться учебному анализу.

Разногласия внутри американского психоанализа возникли также из-за «отступничества» Адлера и Юнга.

Таким образом, психоанализ утвердился в США, но при этом существенно отдалился от европейского психоанализа Фрейда. С 1915 года контакты между Европой и Америкой становились все реже и полностью прекратились в 1917 году, когда США вступили в Первую мировую войну.

Если в Европе психоанализ после Первой мировой войны по-прежнему наталкивался на явную враждебность, то в США 1920-1930 годы он пользовался такой популярностью, какой ему никогда уже не удавалось достичь после. Психоанализ вошел в моду.

До Первой мировой войны психоанализ пропагандировался в основном «прогрессивным движением». Первая мировая война положила конец «прогрессивному движению», а вместе с ним и движению психотерапевтическому. Все устали от выспренных, идеалистических, морализаторских призывов, испытывали разочарование и досаду. Интеллектуалы в больших городах, представители «ревущих двадцатых», оглядывались на «прогрессивное движение» как на последнюю попытку консерваторов. О его задачах они отзывались цинично, поскольку для них политика и история сделались «надувательством», пустой болтовней. И наоборот, традиционалисты-реставраторы, связанные с Америкой деревень и маленьких городов, считали «прогрессивное движение» слишком «передовым». После Первой мировой войны психоанализ приобрел новые функции. До войны он служил «самосовершенствованию» и «социальному совершенствованию», теперь же в руках нового поколения интеллектуальной богемы он стал инструментом «самооправдания», «игрушкой богатых и интеллектуалов, предметом постоянных дискуссий в кафе и в салонах» (Hoffmann 1959, 59).

Психоанализ воспринимали как обещание индивидуального освобождения от принуждений и табу общества. Процветал антипуританизм, который апеллировал к Фрейду. Повсюду распространялись концепции «скрытого Я» и «креативности»: ядро личности состоит-де из нарциссических, эгоистических, властолюбивых, аморальных и иррациональных тенденций. Их отреагирование и изживание считалось путем к счастью и здоровью.

Все ринулись в психоанализ. И психоаналитики, сделались завсегдатаями известного салона Мэйбл Додж Стерн, где собирались лучшие умы общества. Широкая общественность с жадностью прислушивалась к новостям богемы, и ее реакция на психоанализ показалась бы Фрейду крайне неожиданной - это был восторг! Одни лишь традиционалисты отвергали психоанализ, поскольку «во имя науки» он обращается к аморальности, враждебности по отношению к религии и культуре.

Газеты печатали подробные беседы с психоаналитиками (Адлером, Бриллом, Вит-тельсом, Ференци, Фрейдом и т.д.), а также отчеты пациентов о своей терапии. Репортеры устремились в Вену, умоляя «гения» сказать им хоть пару слов. Появились журналы новою типа, наподобие «True Story Magazines», предназначенные для публикации интимных анонимных исповедей. Голливуд дважды обращался к Фрейду с предложением снять фильм о психоанализе, «отредактированный профессором Фрейдом и излагающий основы его учения» (Hoffman 1959, 68). Телеграмма с отказом Фрейда от предложения фирмы «Голдвин» стала «сенсацией». Газета «Chicago Tribune» в 1924 году предложила Фрейду любой гонорар плюс оплату расходов на специально зафрахтованное судно, с тем чтобы он прибыл в Чикаго, провел анализ двух молодых людей, обвиненных в убийстве, и доказал их невиновность.

Книжный рынок был наводнен вторичной литературой по психоанализу. В одном магазине Нью-Йорка удалось насчитать свыше двухсот книг по этой теме. В 1920-1921 годах было продано почти 12 ООО экземпляров «Лекций по введению в психоанализ» Фрейда (1916/1917).

Сам Фрейд ввиду тяжелого экономического положения после войны планировал в 1920 году написать общедоступную статью для американского журнала. Он обратился к своему племяннику Эдуарду Бернайсу, проживавшему в Америке, и предложил заголовок: «Не используйте психоанализ в полемике». Бернайс завязал переговоры с «Cosmopolitan Magazine». Журнал предложил Фрейду тысячу долларов за какую-нибудь интересную для читательской аудитории тему вроде: «Психологическое положение женщины в доме», «Психологическое положение супруга в доме» и т.д. Фрейд воспринял то ли это конкретное предложение, то ли сам факт, что ему можно указывать тему, как оскорбление и наотрез отказался.

Популяризация психоанализа распространялась и на психоаналитическую терапию. В Нью-Йорке к 1920 году насчитывалось около пятисот «психоаналитиков», не имевших образования, и два неофициальных института.

В 30-е годы интерес широкой общественности к психоанализу начал убывать. Мировой экономический кризис, начавшийся с биржевого краха 1929 года, уже не оставлял места для индивидуалистических «поисков души».

Период до Второй мировой войны прошел под лозунгом «социального контроля». Беспрецедентный экономический и структурный кризис был встречен всеобъемлющей законодательной и реформаторской деятельностью. Психоанализ не мог чем-либо помочь разрешению неотложных проблем. Вначале его пытались связать с марксизмом в надежде, что он поможет вскрыть и устранить проблемы капиталистического общества (см. статью Э. Федерна). Вместе с тем на сцене уже появился бихевиоризм, более пригодный для выполнения задач социального контроля.

Постепенно психоанализ исчез из поля зрения общественности. Однако до Второй мировой войны он успел войти в психологию (клиническую психологию, психологию личности, психологию мотивации, психологию развития, социальную психологию и т.д.), а также в социологию и антропологию (Кули, Мид, Бенедикт, Кардинер, Парсонс и т.д.). Фрейд, например, был причислен ведущим историком психологии Борингом (Boring 1950) к четырем «величайшим фигурам» американской психологии. Однако признание психоанализа социальными науками все же не оказало решающего влияния на дальнейшее развитие самого психоанализа, поскольку в США психоаналитическое образование по-прежнему оставалось недоступным для лиц, не имевших медицинской подготовки.

В период между 1919 и 1932 годами американские психоаналитики под руководством Брилла, Оберндорфа, Уайта, Джеллиффа и Кориата полемизировали с европейскими коллегами. С одной стороны, американские психоаналитики искали сближения, основательно изучали теорию и технику Фрейда, стараясь преодолеть свое научное отставание, причем новые работы Фрейда («По ту сторону принципа удовольствия», 1920; «Я и Оно», 1923; «Торможение, симптом и страх», 1926 и др.) вызывали ожесточенные споры. С другой стороны, американцы дистанцировались от европейского психоанализа в вопросах профессиональной организации. Американские психоаналитики отвергали неврачебный психоанализ, полагая, что только медики вправе и в состоянии осуществлять психоаналитическую терапию. Еще одним источником разногласий стали заметные и уже с давних пор проявлявшиеся тенденции американского психоанализа к независимости. Американские психоаналитики не желали видеть свое объединение «сателлитом» европейской науки и воспринимали фрейдовский клан со смешанными чувствами.

Примерно к 1930 году американские психоаналитики начали находить общий язык с европейским психоанализом. Однако и в 1930 году Фрейд был по-прежнему недоволен своими американскими коллегами. Он написал удивительно недружелюбную сопроводительную статью к сводному тому «Mйdical Review of Reviews», посвященному психоанализу. Его рассуждения касались не только американской психиатрии, но и американского психоанализа: «Я часто слышу, что психоанализ весьма популярен в США и что там он не наталкивается на столь упорное сопротивление, как в Европе. Однако моя радость по этому поводу омрачена многими обстоятельствами... Хотя Америка располагает многими умелыми аналитиками и по меньшей мере одним авторитетом в лице доктора А. А. Брилла, вклад этой далекой страны в нашу науку остается скудным и содержит мало нового. Психиатры и неврологи часто прибегают к психоанализу как к терапевтическому методу, но, как правило, выказывают мало интереса к научной проблематике и культурной значимости психоанализа. Американские авторы и врачи нередко обнаруживают неудовлетворительное знакомство с психоанализом. Иногда оказывается, что им известны лишь имена и некоторые понятия, но это, однако, отнюдь не мешает им с уверенностью высказывать свое мнение... В других случаях они создают мешанину из психоанализа и прочих теорий и выдают за доказательство своей широты то, что на самом деле свидетельствует лишь о недостатке здравого смысла».

Ощущавшийся в кругах американских психоаналитиков недостаток образования побудил в 1920 году некоторых из них обратиться к Фрейду с просьбой приехать на полгода в Нью-Йорк с тем, чтобы прочитать курс и провести несколько сеансов психоанализа. Ему гарантировали гонорар в 10 000 долларов. Фрейд телеграфировал в ответ: «Не устраивает». Тогда (с 1919-1920 годов) американские врачи начали приезжать в Берлин и в Вену. Они принимали участие в лекциях и семинарах, предназначенных для «кандидатов». В 1920 году в Берлине открылся первый учебный институт, поликлиника под руководством Эйтингона. В Вене в 1922 году была создана амбулатория во главе с Хичманном. Тем временем у Фрейда проходили анализ десять американских кандидатов (в том числе Оберндорф, А. Штерн, Фринк, М. Мейер, Блумгарт, Полон, Кардинер).

Психоанализ, практиковавшийся в Вене, произвел на американцев большое впечатление. Многие из них уже много лет занимались «психоанализом» и не могли принять авторитарность Фрейда. С другой стороны, они убедились в ценности планомерного образования. Как сообщает Оберндорф, очевидным результатом учебного анализа стало то, что по возвращении в США все врачи обзавелись кушетками.

Первый шаг к стандартизации и улучшению образования был сделан в 1923 году в Нью-Йорке. Появление книги Фрейда «Я и Оно» (1923) едва не привело к расколу среди американских психоаналитиков. Молодые члены Нью-Йоркского общества, получившие образование в Европе, упрекали старших в том, что те уже не способны уследить за развитием теории Фрейда. Отныне нельзя уже было ограничиваться «старой» теорией либидо, необходимо было усвоить новое понятие Я и структурную теорию, а таюке вытекавшие из них изменения психоаналитической техники.

В 1938 году Международное психоаналитическое объединение восприняло декларацию о независимости американских психоаналитиков обескураженно. На первом послевоенном конгрессе в Цюрихе (1949) Международное психоаналитическое объединение (теперь уже Международная психоаналитическая ассоциация (МРI)) смирилось с изменившейся ситуацией и автономией АПА .

Общим названием постфрейдианского американского психоанализа является «психология Я», которая после Второй мировой войны постепенно идентифицировалась с «основным течением» психоанализа, разрабатываемого в АПА . Психология Я - это общее обозначение самых разных направлений: к психологии Я, с одной стороны, относятся сторонники Гартманна и Рапапорта - представители «ориентированной на теорию» психологии Я, с другой стороны, «клиницисты».

Особое положение по отношению к психологии Я занимает Эриксон. Он не излагает свои идеи в понятиях общей теории психоанализа и метапсихологии и не связывает их с представлениями клинической психологии Я. Эриксон отмежевался от биологической концептуализации функций Я, понятий реальности и адаптации гартманновской психологии Я и, по мнению иных классических аналитиков, является чуть ли не «диссидентом».

Психология Я, разработанная Гартманном и Рапапортом, отличалась от «психологии Оно» и «психологии влечений» тем, что придавала Я и реальности большее значение в психическом развитии и детерминации поведения. В ней рассматривались детерминанты поведения, далекие или свободные от влечений, и подчеркивалось, что психические процессы наряду с функцией защиты могут иметь также функции контроля или адаптации. Тем самым психология Я противостояла редукционизму, сводившему все к влечениям, а также односторонней интерпретации поведения в терминах защиты.

Новые клинические подходы к развитию Я, идентичности, идентификаций, Я-идеала и т.д., возникшие во многом под влиянием идей Гартманна, изменили представление о классических неврозах (истерии, неврозе навязчивости, фобиях, депрессии), женской сексуальности 26 , латентном и подростковом периоде, а также понятия отыгрывания, регрессии, переноса, контрпереноса и сопротивления. В многочисленных публикациях картины болезни, фазы развития и т.д., описывавшиеся прежде с позиций психологии влечений, стали рассматриваться теперь в аспекте психологии Я.

Клиническая теория с появлением психологии Я стала опираться на новые источники информации - на наблюдение за детьми и детскую терапию. Они служили средством корректировки реконструктивно формулируемых гипотез о психическом развитии.

(В статье использован материал из работы: Ульрике Май «Психоанализ в США». В кн. Энциклопедия глубинной психологии. Т.2. М.,2001. С. 491-535).

Французская школа психоанализа .

Во Франции психоанализ зародился в 1926 году одновременно с учереждением Парижского психоаналитического общества, за которым последовало образование в 1927 году « Revue Francaise de Psychanalyse » - «Французского психоаналитического журнала», который в наши дни представляет одно из самых значительных психоаналитических изданий. В те времена, не смотря на то, что в Парижское психоаналитическое общество входили лишь отдельные психиатры, и очень узкий круг лиц не связанных непосредственным образом с медициной, например, известная принцесса, супруга Георгия Греческого: урожденная Мари Бонапарт, общество быстро развивалось благодаря плодотворной деятельности психоаналитиков, имена которых стали известны сразу после второй мировой войны, а именно - Жаку Лакану (1901-1981), Саше Найту (1901-1977), Даниелю Лагашу (1903-1972). Очень скоро Жак Лакан заставил считаться со своей отнюдь не конформистской личностью, которая заинтриговала, соблазняла и волновала тогдашних коллег. Хотя в определенные моменты широкая известность Жака Лакана приводила к тому, что многие ассоциировали психоанализ во Франции с его теориями, было бы совершенно не верно отождествлять французский психоанализ с работами этого исследователя.

В 1953 году уход Жана Лакана и Даниэля Лагаша из членов Парижского психоаналитического общества побудили последовать их примеру многих коллег и оказали сильное влияние на дальнейшее развитие психоаналитической мысли. Вышедшие из Парижского психоаналитического общества психоаналитики объединяются сначала во Французское психоаналитическое общество, в котором два течения (Лакан и Лагаш) впоследствии стали противостоять друг-другу. В частности, они придерживались разных мнений относительно подготовки психоаналитиков и условий признания Французской психоаналитической ассоциации, позднее вошедшей в состав Международной психоаналитической ассоциации (МПА). Жан Лакан принял решение создать свое собственное общество – Фрейдовскую школу, которая так не когда и не была признана МПА из-за существовавших в ней условий практики подготовки специалистов.

Французские психоаналитики внесли в мировой психоанализ много оригинальных идей, которые помогают лучше понять состояние пациента. Одной из таких идей является идея «Ребенка дня и Ребенка ночи ». Это концепция разработанная Денизом Брауншвейгом и Мишелем Фэном (1975) внесли существенное понимание в концепцию понимания матери и ребенка. В своей книге «Ночь, день» они утверждают, что для полноценного развития ребенка важна пара жена-муж в которой существуют полноценные любовные отношения друг с другом. Если такого не происходит и между родителями нет полноценных любовных отношений, а они наоборот очень конфликты, то мать рискует бессознательно использовать ребенка как сексуальный и нарциссический объект для самой себя. Тогда ребенок становится «ребенком ночи».

Если мать хочет что бы ребенок развивался полноценно, она должна следовать его желаниям, а не он должен удовлетворять ее сексуальные потребности. Для того что бы делать это она должна любить и быть любимой, то есть быть в достаточно удовлетворяющих ее сексуальных отношениях с отцом ребенка. Присутствие отца – мужа дает возможность быть матерью для своего ребенка, инвестируя в него как в «ребенка дня».

Мишель Фэн рассматривает чередование дня и ночи как ритм присутствия и отсутствия матери для ребенка. Днем – с ним, а ночью - с отцом ребенка. Повторение дня и ночи происходит с одновременным постепенным образованием эдиповой структуры. Он вводит понятие «цензура любовницы» - дезинвестирование матерью своего ребенка: она укладывает его спать и снова становится сексуальной женщиной для своего мужа, что поддерживает у ребенка реальную или воображаемую конструкцию родительской эротической пары, что служит, по Фэну основным этапом индивидуализации младенца.

«Цензура любовницы» позволяет открыть аутоэротизм (благополучный и не деструктивный, если он следует после первичной нарциссической фазы, в которой мать оказывается в достаточной мере удовлетворяющей) и может послужить введением к любой фантазматической жизни.

Для матери инвестирующей в «ребенка ночи», мальчик или девочка становятся бессознательной заменой мужчины – отца как объекта сексуального желания.

Другая интересная концепция используемая во французской психоаналитической школе - это метафора зеркала, которая была предложена Зигмундом Фрейдом. Зеркало - позиция психоаналитика в отношении пациента - не должна быть холодным и отдаленным, Пара пациент-аналитик некоторым образом напоминает конфликт Медузы и Персея. Персей смог избежать превращение в камень благодаря тому, что не смотрел на нее прямо, а только на ее отражение в своем щите, который был зеркалом. Смотря как бы на ее психическую репрезентацию, он смог победить. В этом открывается важным смысл психоаналитической метафоры зеркала для позиции аналитика – принятие во внимание мира репрезентации. Это не прямые и не посредственные восприятия, которые могут быть вторгающимися и причиняющими боль обеим сторонам. Психоаналитик должен быть способным использовать «щит Персея», принимать аффективные проекции пациента без чувства нарциссической раны и быть в состоянии продолжать взаимоотношения, что бы способствовать трансформации аффектов пациента, их связыванию по средствам собственных психологических репрезентаций и передаче последних пациенту в виде интерпретаций.

И последнее, что бы мне хотелось рассмотреть в обзоре французской психоаналитической школы – это концепция психологической химеры Мишеля де М ’ Юзана.

Химера является смесью обоих участников, пациента и психоаналитика, - продуктом, полностью не принадлежащим ни одному, ни другому. Химера создается психоаналитиком во время сеанса по средством «парадоксального способа функционирования», когда он становится периферией сознания пациента. По меткому выражению Жерара Бель, «химера создается в зонах тени, где идентичность ревниво не охраняется. Это место слипания».

Психоаналитик Бернард Шерве описывает, как переживаемый пациентом прошлый опыт обновляется в аналитической ситуации, если и сам анализируемый и его аналитик начинают чувствовать колебания своих Я – колебания идентичности, сопровождаемые странным беспокойством; более или менее легкую деперсонализацию; иногда переживать еще более примитивные состояния, когда ребенок мог чувствовать себя как часть Другого. Аналитик во время сеансов стремиться исследовать аспекты психической реальности пациента: сексуальную, нарциссическую, Я-идентичность. Однако, согласно де М ’ Юзану, встретить их, узнать и вступить с ними во взаимодействие для аналитика становится возможным при условии, если он позволит себе самому войти в симметричное колебание идентичности, вплоть до состояния инфантильной растерянности, близкой к травматической ситуации, а следовательно и к опасности.

Точное место для аналитика в этом случае – место слушателя у «уст бессознательного». Психоанализ осуществляется тогда от сказанного к услышанному в идентификационном соединении, смешении. Как остроумно заметил Мишель Неро, аналитику пятят за то, что он отказывается от своих мыслей и воспринимает ассоциации другого человека.

Де М ’ Юзан описывает, как два психических аппарата (пациента и аналитика), стремящиеся создать нечто целостное, создают некую разновидность неореализма, чудовища химеры, оживленной особыми процессами, происходящими в парадоксальной системе. Их голоса и речь постепенно сливаются и превращаются в нечто единое, понятное только изнутри этой химеры, - одна голова и два разных тела.

(В статье использован материал из работы: А. Жибо А. Россохин Психоанализ во Франции, или как научиться жить с неопределенностью. В кн.: Французская психоаналитическая школа / Под ред. А. Жибо, А. В. Россохина. СПб. 2005. С. 13-42).

Психоанализ как развивающаяся система

Пророчества о быстрой смерти психоанализа не сбылись. Психоанализ существовал и продолжает существовать по сей день. Это живой обновляющийся организм.

Петер Куттер

Более чем за сто лет своего существования психоанализ прошел большой путь от монотеории Зигмунда Фрейда к психоаналитическому плюрализму. Выйдя за рамки простого метода лечения, он «не оторвался от своей материнской почвы» и остается верен изначальным канонам. Одновременно с этим классические положения подвергаются критическому пересмотру и дополняются как оригинальными теоретическими идеями, так и техническими новшествами.

Современный психоанализ представляет собой научно-практическую систему, имеющую несколько уровней и множество направлений. В вертикальной перспективе выделяются три взаимосвязанных аспекта: 1) теоретические концепции (метапсихология, или глубинная психология); 2) исследование культурных процессов и социальных институтов (прикладной психоанализ); 3) практическая деятельность по оказанию психологической помощи индивидам и семьям (клинический психоанализ). В горизонтальном измерении: на каждом из выделенных уровней развиваются отдельные психоаналитические школы и направления. На теоретическом пространстве это: метапсихология З. Фрейда; юнгианский подход; теория объектных отношений; эго-психология; структурный психоанализ Ж. Лакана и др. В прикладном аспекте различаются культурологический анализ; социальный психоанализ; психоанализ власти; психоаналитическая педагогика и проч. В отношении психотерапевтической практики соответственно выделяются: классическая техника психоанализа; психоаналитическая терапия; психоаналитическая семейная терапия; групп-анализ. Вопрос о направлениях психоанализа и взаимоотношениях между ними остается открытым.

Не представляется возможным назвать и описать все ныне существующие модификации психоанализа. В данной главе представлены наиболее признанные современниками психоаналитические школы, внесшие или продолжающие вносить значительный вклад в развитие психоаналитического движения на «постфрейдовском» пространстве: кляйнианское направление; теория объектных отношений; школа Анны Фрейд; эго-психология.

Несмотря на сохраняющиеся разногласия по ряду теоретических аспектов и технических вопросов, между отдельными аналитическими группами существует общая платформа, объединяющая различные течения в систему. К специфическим особенностям современных психоаналитических школ можно отнести следующее:

Наблюдается устойчивое последовательное развитие фрейдовских идей и базовой техники психоанализа с учетом новых научных данных и изменившейся социальной среды;

Для психоанализа в целом характерна тесная связь теории и практики, в ходе чего теоретические изыскания приводят к техническим новшествам, а богатейший терапевтический материал дает почву для дальнейшего развития концепций психоанализа;

На фоне чрезмерного увлечения клинической практикой ощущается явный дефицит прикладных и экспериментальных исследований в области психоанализа, что усугубляется отсутствием соответствующей научной специальности и диссертационных советов по психоанализу;

Сохраняется традиция длительной и основательной подготовки психоаналитически ориентированных специалистов, которая наряду с теоретическим обучением включает продолжительный тренинговый анализ (личную психотерапию самого обучающегося у сертифицированного аналитика), а также систему групповых и индивидуальных супервизий (разбора случаев) под руководством опытных специалистов;

Продолжается расширение области применения психоанализа и его выход за рамки медицинского использования – современный психоанализ ориентирован на работу с различными проблемами и пациентами;

Несмотря на то что в целом аналитическая психотерапия остается достаточно продолжительной процедурой, наметилась тенденция на сокращение сроков лечения, а также использование методов краткосрочной терапии;

В фокусе внимания современных психоаналитиков находятся терапевтические отношения как сложная система взаимовлияния личности пациента и аналитика, с взаимодействующими интрапсихическими конфликтами, защитами, переносами и сопротивлениями, при этом процессам переноса, сопротивления и контрпереноса придается приоритетное значение.

Современный психоанализ представляет собой непрерывно развивающуюся систему . Любая историческая эпоха фокусирует свое внимание на концепциях, отражающих насущные потребности общества. Если в период творчества Фрейда были особенно популярны его теория влечений и концепция инфантильной сексуальности, то в настоящее время несомненными лидерами в области психоаналитических идей следует признать теорию объектных отношений и эго-психологию. Данные направления достигли таких широких масштабов, что начали ассоциироваться с современным психоанализом в целом. Одновременно с этим отмечается трудность в дифференциации современных школ психоанализа. Так, например, в ряде научных изданий кляйнианский подход и эго-психология рассматриваются в рамках теории объектных отношений как разновидности последней . Еще более сложной задачей является отнесение конкретной теории (автора) к той или иной школе психоанализа. Например, Мелани Кляйн в равной степени может быть признана наследницей теории влечений Фрейда и родоначальницей объектного подхода; Эрик Эриксон обозначается как неофрейдист и как представитель эго-психологии, а Маргарет Малер в равной степени идентифицируется с эго-психологией и с теорией объектных отношений.

Для прояснения выявленных разногласий полезно обратиться к истории понятий, лежащих в основе различных теоретических систем, прежде всего ставших столь важными в наши дни терминов – «объектные отношения» и «Эго».

З. Фрейд выдвинул понятие объекта в « Трех очерках по теории сексуальности» (1905 год), хотя и в узком значении, как «средство для удовлетворения влечений и скорейшее ослабление напряжения» . В других работах Фрейд указывал, что восприятие значимости других людей в раннем детстве и неудачи в отношениях с ними определяют психическую структуру индивида. В начале жизни внешний объект (материнская грудь, мать, другие значимые люди) воспринимается в связи с либидным удовлетворением. Ребенок становится зависимым от тех объектов, которые обеспечивают разрядку влечений. Объект не обязательно является чем-то посторонним для субъекта, он может быть эквивалентным части его тела. В топографической модели Фрейд подчеркнул патологическое влияние травматического опыта в отношениях с объектом. Там же он показал, как бессознательные желания и фантазии могут превращать нейтральные отношения с объектом в негативные, оставляя тревожные и разрушительные воспоминания . В структурной теории Фрейд отмечал, что идентификация с объектом является главным моментом в формировании структур Эго и Супер-Эго .

Фрейд сделал важное дополнение к вопросу об объектных отношениях, когда пересматривал теорию тревоги. Поскольку детское Эго беспомощно, регулятором тревоги становится внешний объект. Фрейд полагал, что недостаток эго-функции в более позднем возрасте обусловлен одновременно силой инстинктивных импульсов и слабостью внешних объектов, регулировавших состояние ребенка. Он установил соответствие между тревогой, связанной с объектами, и фантазиями, характерными для определенной фазы психосексуального развития индивида: страх потери объекта, страх потери любви объекта, страх кастрации и страх наказания со стороны Супер-Эго. По мнению Фрейда, беспомощность и зависимость ребенка вызывают детское ощущение опасности и потребность быть любимым, которые ребенок проносит через всю свою жизнь .

Несмотря на то что Фрейд сформулировал ряд важных идей в области объектных отношений, он не предпринял попытки их развития в единую теорию. Кроме того, внимание Фрейда было приковано прежде всего к эдипову комплексу, вследствие чего природа ранних (доэдипальных) отношений осталась за границей его исследования.

Рассмотренные ограничения были успешно преодолены психоаналитиками последующих поколений.

Начиная с 1930-х годов объектные отношения стали изучаться более пристально. Работы М. Кляйн, А. Фрейд, Р. Спитца, Дж. Боулби, Д. Винникотта, М. Балинта, М. Маллер и других исследователей позволили совершить прорыв в изучении данного вопроса и предопределили развитие психоанализа в последующие годы.

Начиная с 1940-х годов понятие « объект » стало одним из ключевых в психоанализе. При использовании данного термина разные авторы придерживаются различных значений. В психоанализе данное понятие рассматривается с трех основных точек зрения. В традиционном (философском) значении объект соотносится с познающим субъектом как то, что имеет устойчивые и постоянные признаки. В психоаналитическом же контексте термин «объект» используется либо в значении «объект влечения», либо – «объект любви». Объект влечений – это человек, предмет или образ, с помощью которого инстинкт может достичь своей цели и удовлетворения. Объект влечений не обязательно должен быть реальным и целым, он также может быть воображаемым (фантазийным) и частичным. Объект любви (притяжения) – это объект отношения личности (позитивного или негативного) в целом к чему-либо или кому-либо, это отношение целостного Я. В качестве объекта любви (ненависти) также могут выступать разные вещи: человек, инстанция Я, идеал, сущность .

Последнее значение термина «объект» используется в современном психоанализе наиболее часто. Репрезентация реального или фантазийного объекта в психической реальности человека обозначается как внутренний объект . Установка и поведение индивида по отношению к своему объекту (внутреннему, внешнему) называются объектными отношениями .

Изучение объектных отношений началось с систематических наблюдений за маленькими детьми и их матерями. Клинические наблюдения за младенцами Мелани Кляйн и работа в Хэмпстедском детском доме Анны Фрейд стали основными источниками данных для новых идей в области объектных отношений и эгопсихологии.

Отличительной особенностью современного психоанализа является его тесная связь с практикой ; теории разрабатываются на основе клинических наблюдений и одновременно служат обоснованием для конкретных терапевтических принципов и методических новшеств. Предлагаемый далее обзор основных научных школ современного психоанализа убедительно свидетельствует о том, что теоретические идеи и практические изыскания психоаналитиков взаимно обусловливают и гармонично дополняют друг друга, продолжая традицию Фрейда и сохраняя уникальность психоаналитического подхода.

Кляйнианское направление

На протяжении всей своей работы я придавала фундаментальное значение первым объектным отношениям младенца – отношениям с материнской грудью и с матерью.

Мелани Кляйн (1882–1960) по праву можно назвать одной из наиболее влиятельных фигур в психоанализе. Кляйн не только основала собственную научную школу, ее исследования в области раннего развития ребенка предопределили появление того, что мы сегодня называем теорией объектных отношений. Ее смелые идеи о переживаниях младенцев и оригинальные подходы к анализу пациентов, страдающих серьезными психическими расстройствами, продолжают вызывать бурные дискуссии на протяжении многих десятилетий.

Мелани Кляйн (урожденная Райцес) родилась в Вене. Она мечтала получить медицинское образование, однако замужество в юном возрасте и рождение троих детей воспрепятствовали этому. Поселившись в 1910 году в Будапеште, Мелани заинтересовалась психоанализом, примкнув к кружку Шандора Ференци и пройдя у него личный анализ. В 1917 году она познакомилась с Фрейдом, а в 1919 вступила в Венгерское психоаналитическое общество, представив доклад «О развитии одного ребенка». В 1920 году произошла встреча Мелани Кляйн с Карлом Абрахамом, у которого впоследствии она проходила личный анализ и идеи которого оказали наибольшее влияние на ее психоаналитические воззрения. В 1921 году Кляйн начала свою психоаналитическую практику со взрослыми и детьми в Берлине, а в 1926 году по приглашению Эрнста Джонса переехала в Великобританию, где ее клиническая и теоретическая работа достигли своего расцвета. Одновременно с этим в 1940-е годы она подверглась жесточайшей критике со стороны последователей ортодоксального психоанализа, вступив в непримиримое соперничество с Анной Фрейд. Все это привело к сохраняющемуся до сих пор расколу Британского психоаналитического общества на группы последователей Мелани Кляйн и Анны Фрейд, а также нейтральную группу, занимающую промежуточное положение .

Мелани Кляйн была первой из психоаналитиков, кто сосредоточился на ранних отношениях младенца с матерью как главном факторе развития его личности. Одним из базовых положений кляйнианского психоанализа стал конфликт между инстинктами жизни и смерти . Первый порождает либидонозные влечения и способность к любви; второй – деструктивные импульсы и агрессию. Данный конфликт актуализируется в момент рождения и определяет всю последующую психическую жизнь индивида. « Борьба между инстинктами жизни и смерти и производный от нее страх уничтожения себя и объекта собственными деструктивными импульсами являются основополагающими факторами в первоначальном отношении младенца к матери » .

Новорожденный ребенок страдает от тревоги преследования, которая актуализируется травмой рождения и утратой внутриутробного состояния. Затянувшиеся или чем-то осложненные роды усиливают тревогу. Другой источник опасности – фрустрирующие внешние условия и поведение матери. Таким образом, с самого начала жизни конституциональные факторы тесно взаимодействуют с внешними условиями, такими как опыт рождения и ситуации, связанные с кормлением и уходом .

Для объяснения динамики психического развития индивида Кляйн использовала понятие внутренних объектов – интрапсихических репрезентантов отношений с другими людьми . В процессе лечения маленьких детей она обнаружила, что пациенты переносят на аналитика не столько отношения к реальным, сколько к внутренним, воображаемым родителям. Кляйн сделала акцент на значении для развития ребенка ранних внутренних объектов, решающую роль в происхождении которых играют бессознательные фантазии о родителях на первом году жизни. « Картина объекта, внешнего и переведенного во внутренний план, в психике ребенка искажена фантазиями, тесно связанными с проецированием его импульсов на объект » .

При этом Кляйн рассматривала фантазию не как компромисс между импульсами и защитными механизмами, но как прямое выражение инстинкта – его мысленную репрезентацию. Любой инстинктивный импульс, по мнению Кляйн, переживается через фантазию, и функция фантазии заключается в обслуживании влечений. Наряду с бессознательными фантазиями чрезвычайно важную функцию выполняют механизмы символизации – замены реальных объектов их символами .

Кляйн предположила, что объектные отношения существуют с самого начала жизни. Первым объектом (одновременно символом матери) является материнская грудь (частичный объект), которая в силу страха преследования воспринимается как враждебная. Младенец защитно расщепляет грудь на «хорошую» (удовлетворяющую) и «плохую» (фрустрирующую), вследствие чего уже в младенческом возрасте ребенок испытывает любовь и ненависть. Отношение к первичному объекту состоит в проекции на него данных чувств, а также в интроекции (поглощении) качеств самого объекта. Например, «плохая» материнская грудь высвобождает орально-садистические и анально-садистические импульсы и ребенок фантазирует об атаках на нее. Вследствие деструктивных импульсов у младенца возникает страх преследования, который, в свою очередь, вызывает к жизни различные защитные механизмы . « Отрицание, идеализация, расщепление и контроль над внешними и внутренними объектами используются Эго для противодействия тревоге преследования » .

Таким образом, по мнению Кляйн, ранние объектные отношения не протекают безоблачно для ребенка – с первых минут жизни они наполнены тревогой, агрессией, а также и попыткой защититься от них.

Поскольку ребенок постоянно воспринимает мать с новой позиции или другим способом, Кляйн использовала слово « позиция » для описания того, что другие аналитики называют стадией развития. Термин «позиция» подразумевает специфическое сочетание объектных отношений, тревоги и защиты, проявляющееся на протяжении всей жизни индивида . « Я предпочитаю термин “позиция” из-за того, что определенные группировки тревог и защит хотя и появляются впервые на самых ранних стадиях, но не ограничиваются их пределами, а снова и снова возникают в течение первых лет детства и, при определенных обстоятельствах, в ходе всей позднейшей жизни » .

Кляйн выделила две ранние позиции (фазы) развития: параноидно-шизоидную и депрессивную. Первая позиция, от рождения до трех месяцев, обозначается как параноидно-шизоидная . Именно в это время под влиянием влечения к смерти у ребенка проявляется сильный персекуторный страх (страх преследования) со стороны внешнего объекта (груди). Под влиянием параноидного страха ребенок пытается уничтожить грудь как объект, с этой целью интроецируя ее вовнутрь. В итоге: ненавистная и угрожающая часть себя (интроецированная грудь) расщепляется и вновь проецируется на мать. Этот процесс ведет к частичной идентификации (бессознательному уподоблению плохим частям матери), которая устанавливает прототип агрессивных объектных отношений .

Если страх, порождаемый образом «плохой матери» на первых трех месяцах жизни, будет слишком силен, то это в совокупности с другими причинами не позволит ребенку преодолеть параноидно-шизоидную позицию, что может вызвать нарушения в его поведении. Например, источником многих пищевых проблем, по мнению Мелани Кляйн, является страх «быть съеденным» или «отравленным» «плохой» материнской грудью. Страх, в свою очередь, вызывается фантазиями младенца о пожирающей и отравляющей груди. Страхи усиливаются под воздействием неблагоприятных объективных факторов, таких как, например, недостаток нежной заботы со стороны матери или ее физическое отсутствие .

Сильный страх также может негативно сказаться на прохождении следующей стадии, определяющей депрессивную точку фиксации личности. Если же развитие проходит благоприятно, и в частности происходит идентификация с «хорошей» грудью, ребенок становится более терпимым к инстинкту смерти и все реже прибегает к расщеплению и проекции, одновременно уменьшая параноидальные чувства. « На протяжении всей своей работы я придавала фундаментальное значение первым объектным отношениям младенца – отношениям с материнской грудью и с матерью – и сделала заключение, что если этот первичный объект, который интроецируется, укореняется в Эго с достаточной стабильностью, то закладывается основа для удовлетворительного развития » .

В возрасте приблизительно трех месяцев ребенок переходит на депрессивную позицию (четыре – девять месяцев). Данной позиции приписывается центральная роль в раннем развитии, поскольку на этой фазе осуществляется интроекция целостных объектов – синтез любимых и ненавидимых аспектов объекта. Иными словами, ребенок начинает воспринимать «плохую» и «хорошую» части матери как единое целое.

Это, в свою очередь, порождает чувство вины (Супер-Эго) и скорби. Теперь тревога ребенка связана со страхом, что он разрушит или повредит объект своей любви. В результате младенец начинает искать возможность интроецировать мать орально, как бы защищая ее от своей деструктивности. Оральное всемогущество, однако, ведет к страху, что «хороший» внешний и внутренний объект каким-либо способом могут быть поглощены и уничтожены, и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. Для этой фазы в целом характерны депрессивные чувства страха и безнадежности . « Депрессивная тревога связана с переживанием собственной враждебности по отношению к хорошей матери, а следовательно, с чувством вины » .

Последующее развитие Супер-Эго и эдипов комплекс углубляют депрессию. На пике орально-садистической фазы (в возрасте около восьми – девяти месяцев) под влиянием страха преследования и депрессивного аффекта и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к отцу как к новому объекту орального желания . Эго пытается преодолеть депрессивную позицию путем интеграции, а также повышения познавательного интереса и общей активности.

Таким образом, страх преследования и депрессивная тревога – главные факторы психического развития младенца, которые хотя и снижаются по мере взросления, однако полностью не искореняются никогда. Чрезмерная тревога преследования или депрессивная тревога лежат в основе формирования психических расстройств.

Для описания ведущих защит от данных страхов Кляйн использовала такие термины, как «проекция», «проективная и интроективная идентификация». Суть проекции раскрывается посредством следующего замечания: « Стремление проецировать (“отбрасывать” ), изгнание “плохого” возрастает вместе со страхом внутренних преследователей » .

При проективной идентификации части Эго и внутренних объектов расщепляются до «хороших» и «плохих» и проецируются на внешний объект. Ее защитными целями являются слияние с внешним объектом, контроль над деструктивным («плохим») объектом, сохранение «хороших» частей Эго. Проективная идентификация доминирует в рамках параноидно-шизоидной позиции, но может сохраняться как ведущая в течение всей жизни. Термины «проекция» и «проективная идентификация» используются в кляйнианском анализе фактически как синонимы, но с одним различием: в первом случае подразумевается только защитный механизм, во втором – также воображаемые объектные отношения.

Интроективная идентификация представляет собой противоположный процесс. Она включает фантазии об оральной инкорпорации (поглощении) объекта и идентификации (уподобления) с ним. Ребенок инкорпорирует то, что он идентифицировал как «хорошее», и соответственно отщепляет и проецирует вовне «плохие» аспекты внутреннего объекта. Интроективная идентификация доминирует при депрессивной позиции, защищая ребенка от его собственных деструктивных импульсов и содействуя формированию целостного объекта. Интроективная идентификация также может выступать в роли защитного механизма в форме интернализации «плохого» внешнего объекта, для уменьшения тревоги или сохранения ценных свойств последнего. Напротив, если первичный объект интроецируется и укореняется в Эго с достаточной стабильностью, то закладывается прочная основа для нормального развития личности.

По мнению Мелани Кляйн, чередование проективной и интроективной идентификации представляет собой непрерывный процесс реконструирования внешних объектов и формирования внутреннего мира индивида .

Одним из наиболее дискуссионных моментов кляйнианской теории является положение, в соответствии с которым переживание тревоги, применение защитных механизмов, бессознательные фантазии, функции Эго, – все это присутствует в интрапсихической динамике с момента рождения ребенка.

Так же как и влечение к смерти, влечение к жизни, или либидо, связанно с грудью, с первым внешним объектом. Эта «хорошая» грудь также интернализуется, в результате чего борьба между влечением к смерти и влечением к жизни представляется как борьба между пожирающей и питающей грудью.

С этим связана и роль зависти , которая, по мнению Кляйн, относится к одной из наиболее примитивных и фундаментальных эмоций. Зависть существует с первых дней жизни младенца и проявляется в виде деструктивных импульсов. Так как идеальная грудь воспринимается как источник любви и доброты, Эго старается ей соответствовать. Если это не представляется возможным, ребенок стремится атаковать и разрушить «хорошую» грудь, чтобы избавиться от источника зависти. С этой целью он пытается расщепить болезненный аффект. Если данная попытка завершается успешно, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго .

« Вследствие сменяющих друг друга процессов дезинтеграции и интеграции постепенно развивается более интегрированное Эго, с возросшей способностью справляться с тревогой преследования » .

Несомненной заслугой М. Кляйн является то, что она обратила внимание психоаналитиков на важность доэдиповой стадии в развитии ребенка. Доэдипальные фантазии признавались Мелани Кляйн в качестве ведущей детерминанты развития ребенка, более важной, например, чем внешние стрессы. Понятия проекции, интроекции, проективной идентификации прочно вошли в психоаналитический лексикон и занимают центральное место в современной теории объектных отношений.

Обогатило психоаналитическую теорию развития также и выдвинутое Мелани Кляйн положение о том, что стадии психосексуального развития (по Фрейду, оральная, анальная, фаллическая/генитальная) не являются последовательно сменяющимися этапами, но присутствуют у каждого ребенка с самого рождения в качестве тенденций, а ранние проявления эдипова конфликта начинают переживаться младенцем еще при кормлении грудью.

Одновременно со всем сказанным выше ряд положений кляйнианской теории носит дискуссионный характер . Утверждение, что фантазия доступна ребенку от рождения, не соответствует данным когнитивной психологии и нейрофизиологии. Вызывает критику и центральное положение теории Кляйн, что основной конфликт разворачивается между двумя врожденными влечениями, а не между разными психическими структурами. Большинство аналитиков считает, что Кляйн минимизирует роль внешних объектов, среды и индивидуального опыта, практически утверждая, что фантазии продуцируются изнутри с помощью активности импульсов. Наконец, хотя концепцию Кляйн нередко относят к теориям объектных отношений, для нее значимость объекта вторична по сравнению со значимостью влечений. Проявлению реальных качеств объекта и его роли в развитии ребенка уделяется явно недостаточное внимание.

С точки зрения практики психоанализа наиболее важным достижением Кляйн было создание собственной техники работы с детьми . Кляйн обладала особым талантом раскрывать с помощью игровых техник бессознательные фантазии маленького ребенка. Вместо свободных ассоциаций «маленькая фрау», как ее называла одна из пациенток, применила метод свободной игры, инициатором которой является ребенок и которая, так же как вербальные ассоциации взрослого человека, становится способом выражения его желаний, фантазий и жизненного опыта. Кляйн определила, каково должно быть расписание психоаналитических сеансов при работе с детьми и как должна быть устроена игровая комната. Каждый ребенок, в частности, имел свой отдельный ящик с игрушками, причем особый акцент делался на том, чтобы игрушки были небольшими, что позволяло им выступать непосредственно в качестве символов внутреннего мира ребенка .

Для аналитической техники Кляйн характерны смелые и глубокие интерпретации с самого начала лечения, большое внимание к анализу негативных чувств вообще и негативного переноса в частности, использование в интерпретациях языка частичных объектов (груди, пениса, вагины, фекалий, «хорошей» и «плохой» матери и т. п.) и телесных функций (еды, выделений, сексуальности). Кляйнианская терапия в целом направлена на овладение страхом преследования и депрессивной тревогой через интеграцию отдельных частей раннего психического опыта индивида. « Только в процессе анализа как негативного, так и позитивного переноса, в результате которого аналитик выступает попеременно то в роли хорошего, то в роли плохого объекта, то вызывая восторг пациента, то рождая в нем страх, пациенту удается проработать, а следовательно, и модифицировать ранние стадии тревог; уменьшается расщепление между плохими и хорошими фигурами, они становятся более интегрированными, то есть агрессия смягчается благодаря либидо » .

Благодаря своему оригинальному подходу Кляйн оказалась в числе тех психоаналитиков, которые существенно расширили спектр клинического применения психоанализа, включив в него аналитическую работу с тяжело нарушенными (психотическими) пациентами.

Мелани Кляйн была не только выдающимся теоретиком и клиницистом, она основала собственную научную школу , которая по праву занимает отдельное положение в психоанализе. Ее учениками стали такие известные психоаналитики, как Джоан Райвери, Сюзн Айзексе, Паула Хайманн, Вильфред Бион, Герберт Розенфельд, Ханна Сигал. Именно их усилиями были созданы работы, придавшие конкретные очертания концепциям депрессивной позиции, бессознательной фантазии, внутренних объектов .

М. Кляйн, С. Айзекс, П. Хайманн и Дж. Райвери организовали «Дискуссию о противоречиях» (с января 1943 до мая 1944), одним из результатов которой стал их совместный труд «Развитие в психоанализе» (1952 год).

Сюзн Айзекс (1885–1948) оказала неоценимую помощь М. Кляйн на ранних этапах ее деятельности и в период научных дискуссий с венскими психоаналитиками. Работы С. Айзекс пользуются большим авторитетом у специалистов в сфере аналитической терапии и педагогики (как и Кляйн, она не разграничивала эти области). Ее статьи представляют собой наиболее точное и строгое изложение базовых идей кляйнианской школы и прекрасно иллюстрированы клиническим материалом. Важнейшим научным вкладом Айзекс принято считать детальное изложение концепции бессознательной фантазии.

Паула Хайманн (1899–1982) занималась изучением медицины, а потом и психоанализа в Берлине. После эмиграции в Англию Хайманн продолжила психоаналитическую подготовку под руководством М. Кляйн. Вместе с Сюзн Айзекс Хайманн активно отстаивала позиции Кляйн в 1940-е годы, когда кляйнианская группа подверглась массированным атакам со стороны «венских» психоаналитиков.

Джоан Райвери (1883–1962) была членом Британского психоаналитического общества со времени его основания в 1919 году. Она проходила личный психоанализ вначале у Э. Джонса, а с 1922 года – у З. Фрейда. Выступление в защиту работы М. Кляйн резко обострило отношения Райвери с Фрейдом. В 1936 году в Венском психоаналитическом обществе она выступила с докладом о психическом конфликте в раннем младенчестве, который в переработанном виде вошел в книгу «Психоанализ в развитии». Райвери глубоко восприняла открытия Кляйн, и ее безусловной заслугой следует признать усилия по их систематизации и последовательному осмыслению.

Впоследствии научные пути Кляйн, Айзекс, Хайманн и Райвери разошлись. Вышедшие в начале 1930-х годов работы Кляйн, которые представляли собой новаторский подход к проблемам психотических пациентов, привлекли на ее сторону группу врачей, имеющих не только высокий профессиональный уровень, но и безупречную научную репутацию. Многие из них стали проходить обучающий анализ у Кляйн. Среди них были У. К. М. Скотт, Дж. Боулби, Д. В. Винникотт. В ходе общения и сотрудничества с этими людьми Кляйн приобрела новые знания, необходимые для понимания шизоидных механизмов – расщепления, проекции, интроекции и проективной идентификации. Тем не менее большинство из этих новых последователей покинуло ее группу вскоре после прибытия в Лондон А. Фрейд.

После войны вокруг Кляйн собралась новая группа, состоявшая из недавно прибывших в Британию молодых врачей, практикующих психоанализ. Эту группу принято считать вторым поколением кляйнианских аналитиков, среди которых особенно ярко выделялись Ханна Сигал (р. 1919), Герберт Розенфельд (1910–1986) и Вильфред Бион (1897–1979). Именно они дали новый толчок развитию кляйнианской мысли, почти полностью базировавшийся на расширении и углублении концепции проективной идентификации.

Ближайшие последователи Кляйн продолжили разработку понятия проективной идентификации и придали ему позитивное значение. В. Бион предложил свое описание протекающего между матерью и ребенком процесса контейнирования, в котором проецируемые ребенком негативные аспекты самости превращаются в позитивные и приемлемые. X . Сигал провела четкое различие между данным процессом и самой проективной идентификацией, происходящей при неудаче контейнирования. Можно сказать, что в целом данная линия исследований развивалась в направлении все большего учета влияния внешних объектных отношений на развитие ребенка.

Кляйнианский психоанализ оказал значительное влияние на психологию развития, психоаналитическую терапию, психодинамическую теорию групповых процессов. Со временем образ «кляйнианского психоаналитика» стал пользоваться широким и устойчивым авторитетом. В настоящее время находится все больше психоаналитиков, именующих себя «кляйнианцами», и еще больше тех, кто испытал влияние этого подхода. Но наиболее обнадеживающе, с нашей точки зрения, выглядит наметившаяся тенденция к интеграции идей Кляйн с другими направлениями психоаналитической мысли. Поскольку теория Мелани Кляйн располагается на границе между классической теорией влечений, эго-психологией и концепцией объектных отношений, она чрезвычайно актуальна в свете современной тенденции, проявляющейся в интеграции расщепленных аспектов единого психоаналитического знания.

Теория объектных отношений

Первыми объектами любви ребенка выступают его родители.

Идеи, предложенные Мелани Кляйн, способствовали формированию целого направления в психоанализе, которое получило название теории объектных отношений . Поскольку большинство представителей нового подхода проживали в Великобритании, данная группа также обозначается как Британская школа. Другие, менее точные названия – «теории развития» и «детский психоанализ» – связаны с фокусом на процессе развития ребенка. Среди выдающихся представителей данного направления: Винникотт, Спитц, Боулби, Балинт, Фейрбейрн, Гантрип и др.

Акцентируя внимание на ранних объектных отношениях, эти аналитики в отличие от кляйнианцев и фрейдистов не считали, что влечения играют ведущую роль в формировании психических структур. В качестве главного фактора развития личности они рассматривали характер отношений ребенка с матерью и другими фигурами как главный фактор развития личности.

Концепция внутренней реальности Д. Винникотта

Меня интересует первичное обладание и промежуточная зона между субъективным и тем, что объективно постигается.

Д. Винникотт

Дональд Вудс Винникотт (1896–1971) считается одним из наиболее известных представителей теории объектных отношений. Изначально Винникотт был детским врачом, однако под влиянием идей Мелани Кляйн и других представителей Британского психологического общества, переживавшего бурный подъем в 1930-е го ды, он оставил педиатрию и целиком сосредоточился на психоанализе. В течение длительного времени он проходил собственный анализ – сначала у Джеймса Стрейчи, а затем у Джоан Райвери.

Винникотт впервые выразил свои представления о личности в статье «Маниакальная защита», представленной им 4 декабря 1935 года на научном заседании Британского психоаналитического общества. Уже в этой работе Винникотт использовал ставшее ключевым для всего его творчества понятие внутренней реальности , противопоставив его фантазированию. Позднее Винникотт пояснял: « Понятие “психическая реальность” не оставляет места для фантазий; понятие “внутренняя реальность” предполагает существование и внутреннего, и внешнего мира, а следовательно, также существование ограничивающей мембраны, которая относится к тому, что я сегодня называл бы психосомой » .

Винникотт выделил три процесса формирования внутренней реальности: интеграция, персонализация и реализация (восприятие времени, пространства и других качеств реальности). Он считал, что в самом начале личность является неинтегрированной. При неблагоприятных условиях индивид может возвратиться к данному состоянию первичной неинтегрированности . Если же интеграция является неполной или частичной, то во внутренней реальности возникают состояния диссоциации. Нормальное развитие, напротив, сопровождается усилением интеграции психических феноменов, достижением истиной самости и формированием чувства реальности.

В отличие от Ранка, Фрейда и Мелани Кляйн Винникотт считал, что травма рождения в большинстве случаев не имеет значения. Утверждения о врожденном характере фантазий и интрапсихических структур младенца также вызывали у него большие сомнения. Отношения с реальным миром в лице матери – вот что действительно важно для того, чтобы новорожденный приобрел качество личности. В то время как Фрейд рассматривал Эго, борющееся с двумя тиранами – с влечениями, с одной стороны, и с внешней реальностью – с другой, Винникотт считал последнюю союзницей процессов созревания у младенца и исследовал то, каким образом внешний мир (мать) способствует преобразованию физиологического и психического потенциала ребенка в самость.

Отношения между матерью и ребенком стали центральной темой творчества Винникотта. Широко известно парадоксальное заявление, сделанное Винникоттом в ходе дискуссии на научном заседании Британского психоаналитического общества в 1940 году: « Младенцы вообще не существуют. Под этим, разумеется, я имею в виду, что всякий раз, когда речь заходит о младенце, надо говорить и о материнской заботе – без материнской заботы не было бы и младенца » .

Роль матери, по утверждению Винникотта, начинается с первичной материнской озабоченности. Это особое психическое состояние, возникающее до рождения ребенка и сохраняющееся вплоть до нескольких первых недель его жизни. Настраиваясь на ребенка, мать реагирует на потребности плода и обеспечивает ему оптимальные условия для «вхождения в мир». Напротив, если же она в силу объективных или субъективных причин не желает ребенка или не может настроиться на него, это является первым серьезным негативным фактором на пути нормального развития младенца.

После родов функция матери заключается в обеспечении заботы о ребенке. Забота проявляется в конкретных действиях и способностях матери, а именно в постоянном присутствии, понимании желаний ребенка и обеспечении его потребностей, умении успокоить младенца, стабильности собственных реакций, организации и регуляции внешних воздействий, позже – в свободной игре с использованием игрушек.

Способность матери войти в положение младенца и вместе с тем удовлетворить его потребности Винникотт назвал первичной материнской заботой . Сначала это телесные потребности, которые постепенно превращаются в потребности Я, в то время как в результате развития воображения формируются психологические потребности. Затем устанавливается контакт между Я матери и Я ребенка, от которого мать в конечном счете снова освобождается, а ребенок в надлежащий момент приходит к позитивному представлению о матери как человеке .

В связи с этим Винникотт ввел понятие достаточно хорошей матери как матери, понимающей потребности ребенка и обеспечивающей ему оптимальный комфорт. Такая мать первоначально отзывается на каждый призыв младенца, поддерживая его инфантильное чувство всемогущества. По мере роста ребенка и его возрастающих психических возможностей мать допускает все больше и больше фрустраций, с которыми здоровый ребенок учится справляться. Постепенно чувство всемогущества сменяется чувством реальности и здоровой самости, а потребность в матери снижается естественным образом. При этом мать не должна быть «идеальной» – исполняющей все желания взрослеющего чада, она должна исполнять только наиболее важные и истинные его потребности. Для психического развития ребенка оказываются одинаково опасными обе ситуации – и полное игнорирование потребностей ребенка матерью, и чрезмерное потакание им. « Достаточно хорошая мать – это такая мать, которая активно приспособляется к потребностям младенца и активное приспособление которой уменьшается по мере роста способности младенца переносить фрустрацию » .

Таким образом, согласно Винникотту, младенец не может начать существовать , пока не наступят определенные условия. Материнская забота составляет суть этих условий. Она состоит в обеспечении потребностей зависимого ребенка, а также организации влияний внешнего мира. Забота (она же – поддержка) основывается не на интеллектуальном понимании, а на способности матери вчувствоваться в состояние ребенка. Такая забота формирует у ребенка ощущение безопасности. Ориентируясь на потребности ребенка, «отзеркаливая» его эмоциональные состояния, мать способствует развитию его истинной самости.

Для младенца является важным переживание его зависимости от заботы матери (внешнего мира). Винникотт разделяет зависимость младенца в фазе поддержки на три стадии:

1) абсолютная зависимость - в этом состоянии у младенца нет возможности что-либо знать о материнской заботе, которая в значительной мере является делом профилактики; он не может контролировать, что делается хорошо, а что плохо, – он лишь способен извлекать пользу или страдать от нарушений;

2) относительная зависимость - младенец может выражать потребность в проявлениях материнской заботы и устанавливать более четкую связь между заботой и своими импульсами (позднее, в ходе психоаналитического лечения, данный человек может репродуцировать такую зависимость при переносе);

3) путь к независимости - у младенца появляется возможность обходиться без реальной заботы, что достигается благодаря накоплению воспоминаний о заботе, проекции личных потребностей и интроекции конкретных проявлений заботы наряду с развитием доверия к внешнему миру, игры и творчества.

В процессе сепарации от первичного объекта (матери) ребенок находит ее заменители, которые Винникотт рассматривал как переходные объекты . Это может быть мягкая игрушка или уголок одеяла, которые используются ребенком при стрессе или засыпании когда мать недоступна. Возраст появления переходного объекта четыре – шесть – восемь – двенадцать месяцев. Переходный объект создает иллюзию комфорта, сравнимого с успокаивающей матерью. Он также означает первоначальный опыт обладания объектом – не-Я-обладание. С помощью переходного объекта младенец эволюционирует от тотального контроля к манипулятивному. В случае недостаточно хорошей матери переходные объекты не теряют своего значения и после трехлетнего возраста и могут принимать качество фетиша . « Переходные объекты и переходные явления относятся к области иллюзий, которая является основой для последующего опыта » .

Сам Винникотт отмечает, что переходный объект не является в строгом смысле вещью (платком или плюшевым мишкой), с которой обращается ребенок; он является не столько использованным объектом, сколько использованием объекта. Данный объект находится в переходной области - между психической реальностью и внешним миром. В соответствии с данной теорией и произведения искусства имеют все качества переходного объекта, поскольку продолжают внутреннюю реальность индивида вовне. Таким образом, использование переходного объекта тесно связано с функцией символизации. «Верно, что кусочек одеяла (или любой другой объект) является символом некоторого частичного объекта, такого как грудь. Однако главное при этом не его символическая ценность, а реальность. То, что это не грудь (и не мать), так же важно, как и то, что он заменяет грудь (или мать)» .

Винникотт описал особенности отношения ребенка к переходному объекту в книге «Игра и реальность» . В определенном смысле ребенок отказывается по отношению к объекту от собственного всемогущества. К объекту проявляются нежные чувства. Он не должен изменяться, если только сам ребенок не пожелает этого. Он должен сносить страстную любовь точно так же, как ненависть и агрессию. В то же время переходный объект должен обеспечивать ребенка ощущением теплоты и создавать впечатление, что он является живым и обладает собственной реальностью. В то время как для взрослых объект относится к окружающему миру, для ребенка он не относится ни к внешнему, ни к внутреннему миру и не является галлюцинацией. Он служит цели постепенного ослабления либидного катексиса. С течением времени переходный объект теряет свое значение, поскольку ребенок выходит за пределы переходной области.

За сорок лет своей работы в детской больнице Педдингтон-грин и в Детском королевском госпитале Винникотту пришлось иметь дело почти с шестьюдесятью тысячами младенцев, детей, матерей, отцов, бабушек и дедушек. Это позволило ему оценить роль силы воображения и игры в переходной сфере, из которой черпают свои импульсы все подлинные, спонтанные проявления самореализации личности, – то, что Винникотт обозначил как истинную самость .

Истинная самость (true self) представляет собой одновременно психическую структуру и врожденный потенциал, составляющий суть ребенка . Винникотт не формулирует конкретных признаков истиной самости, называя в качестве ведущего ее проявления спонтанную экспрессию. Первоначально влечения Оно являются внешними для Я, «как звук или удар грома». Постепенно Я младенца становится более сильным и вследствие этого достигает состояния, в котором требования Оно воспринимаются как часть самости, а не как нечто приходящее из внешнего мира. Когда начинается это развитие, удовлетворение Оно становится очень важным фактором усиления Я или истинной самости; однако импульсы Оно могут быть травматическими, если Я не способно еще их ассимилировать.

Ложная самость (fals self), также представляет собой стабильную обратимую структуру, но при этом выражается в ложном восприятии себя и реактивных проявлениях.

Вводя понятие ложной самости, Винникотт поставил под сомнение традиционную технику анализа защит, поскольку при этом ложная самость пациента может бесконечно долго сотрудничать с терапевтом, принимая его сторону. Эту «малопродуктивную работу», по мнению Винникотта, можно сократить, если аналитик укажет на отсутствие какой-либо важной черты или неискренность пациента перед самим собой для освобождения пути коммуникации с истинной самостью.

В связи с этим Винникотт предположил, что фантазирование может стать постоянным способом сохранения структуры ложной самости у человека. Кроме того, он считал, что классическая психоаналитическая техника с ее увлечением интерпретациями бессознательных фантазий также может стать компаньоном ложной самости пациента и превратить его симптомы в хроническое состояние. Благодаря данной позиции Винникотту нередко удавалось изменить внутреннюю реальность пациента посредством осознания того, каким образом в нем проявлялась специфическая диссоциация (расщепление) истинной и ложной самости.

В своей работе с так называемыми делинквентными детьми Винникотт показал, что антисоциальные поступки были способом выражения их потребностей и предъявления требований к окружающей среде. Как известно, проявления антисоциальной тенденции включают в себя воровство и ложь, импульсивность и неспособность следовать правилам. Винникотт подчеркивал, что антисоциальная тенденция не является диагностическим термином. Ее нельзя непосредственно сопоставлять с другими диагностическими категориями, такими как невроз или психоз. Антисоциальная тенденция может быть присуща нормальному индивиду, как, впрочем, и тем, кто является невротиком или психотиком.

По мнению Винникотта, антисоциальности предшествует настоящая депривация (а не просто дефицит), когда происходит потеря чего-то позитивного и важного. Депривация включает в себя и ранние события, и более поздние, как относящуюся к определенному моменту травму, так и хроническое травматическое состояние. В антисоциальной тенденции детей всегда имеются два основных направления (что-то может быть более выражено) – воровство и деструктивность. В первом случае ребенок ищет чего-то где-то (поиск объекта), и если он не может этого найти, то ищет в другом месте, пока сохраняется надежда. Во втором варианте индивид стремится к той степени стабильности окружения, когда оно будет способно выносить его импульсивное поведение. И первое и второе являются поиском исчезнувших условий во внешней среде – человеческого отношения, на которое можно положиться и которое, следовательно, предоставляет индивиду свободу действий и эмоциональных проявлений.

Винникотт сравнивал клиническую ситуацию и свое отношение к регрессировавшему пациенту с тем, как «обычная способная к самоотдаче мать» заботится о своем младенце и маленьком ребенке. Мать благодаря своему пониманию потребностей маленького ребенка помогает ему творческим образом находить объекты. Она способствует творческому использованию мира. Если это не удается, ребенок теряет контакт с объектами; он теряет способность находить что-либо творческим образом.

Винникотт неоднократно подчеркивал важность парадокса и игры для успеха терапевтического вмешательства. Игра у Винникотта приравнивается к творческому процессу. Свободная игра расширяет возможности диалога между матерью и ребенком, воплощаясь в средство выражения его истиной самости. Винникотт установил, что оказавшийся в трудной ситуации пациент не способен формулировать то, в чем он нуждается , – не из-за своего сопротивления, а из-за неспособности включаться в игру , которую мы называем свободным ассоциированием. Поэтому аналитик должен это понять, пойти навстречу пациенту, осознав его потребности и ответив на них.

По свидетельствам современников, Винникотт виртуозно использовал эти идеи в аналитической ситуации. Он создавал атмосферу «особого рода интимной близости», с ее спонтанностью слов и действий во время игры с ребенком (например, в каракули) или в ходе терапевтического сеанса со взрослым пациентом, когда поддерживал его регресс на ступень детской зависимости. « Психотерапия осуществляется там, где пересекаются две сферы игры: сфера игры пациента и сфера игры терапевта. Из этого следует, что работа терапевта там, где игра невозможна, направлена на то, чтобы из состояния, в котором пациент не может играть, привести его в состояние, в котором он играть может » .

Таким образом, Винникотт постепенно пришел к пониманию связей, существующих между материнской заботой, способностью младенца пользоваться воображением и переходными феноменами, истиной самостью, а также способностью взрослого человека творчески использовать культурные завоевания.

Клинико-экспериментальные исследования Рене Спитца

Дети, лишенные любви, превращаются во взрослых, исполненных ненависти.

Рене Спитц (1887–1974), австро-американский психоаналитик, был пионером в экспериментальных исследованиях значения ранних отношений (в русскоязычной литературе фамилия Спитц часто пишется как Шпиц). Вскоре после Второй мировой войны он провел ряд наблюдений за младенцами в детских домах и приютах, где малыши получали достаточно много физической заботы от постоянного персонала, но мало внимания и любви (1947 год). Спитц документально (с помощью видеозаписи и экспериментальных протоколов) зафиксировал разнообразные эмоциональные расстройства у младенцев, лишенных общения с матерью. Наряду с этим он выявил нарушения в инстинктивной жизни, Эго, в когнитивном и моторном развитии детей и показал, что в экстремальных случаях лишение матери приводит к смерти ребенка .

Признавая важную роль наследственных особенностей (предрасположенности, созревания) и условий жизни, Спитц выделял в качестве ведущего фактора развития ребенка объектные отношения , нарушения которых рассматривались им как причина психогенных расстройств: « Я считаю, что ранние психогенные расстройства у младенцев порождают предрасположенность к дальнейшему развитию патологии » .

Спитц не соглашался с тем, что рождение носит травматический характер и влияет на последующее развитие из-за его биологической предопределенности.

Разрабатывая концепцию взаимности матери и младенца (1962 год), Спитц пришел к выводу, что аффективная взаимность матери и младенца стимулирует младенца и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию моторной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции Эго и формированию навыков. Он понимал взаимность матери и младенца как сложный многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние на обоих и включающий эмоциональный диалог, который является чем-то большим, чем простая привязанность: « Взаимная обратная связь между матерью и ребенком представляет непрерывный поток. Тем не менее в основе своей диада остается асимметричной – вклад матери в эти отношения совершенно отличается от вклада ребенка. Каждый дополняет другого: если мать предоставляет ребенку то, в чем нуждается он, то ребенок, в свою очередь, дает матери то, в чем нуждается она » .

Доминирующий характер чувств матери к ребенку Спитц называет эмоциональным климатом , создающим благоприятные или неблагоприятные условия для развития младенца. Хороший эмоциональный контакт делает возможной идентификацию ребенка с матерью, которая, в свою очередь, вызывает подражание, обеспечивающее научение и развитие. В результате экспериментальных исследований Спитц выявил патогенные паттерны материнского поведения :

1) первичное открытое отвержение ребенка;

2) первичное тревожное попустительство;

3) враждебность под маской тревоги;

4) колебания между баловством и враждебностью;

5) циклическая смена настроения матери;

6) сознательно компенсированная враждебность .

Спитц предпринял попытку раскрыть связь между качеством нарушений объектных отношений и типом расстройств у ребенка. Так, первичное открытое отвержение коррелирует с комой новорожденных; тревожное попустительство – с коликой; тревожная враждебность – с экземой; колебания баловства и враждебности – с гиперподвижностью (раскачиванием); циклическая смена настроения – с игрой с фекалиями; сознательно компенсированная враждебность – с агрессивной тенденцией. Например: « Экспериментальное исследование выявило, что матери детей с экземой были инфантильными личностями, скрывавшими враждебность под маской тревоги за ребенка; они не любили прикасаться к своему малышу или о нем заботиться, систематически лишая ребенка кожного контакта. У таких детей отмечалась врожденная предрасположенность к повышенной кожной реакции, приводящая к повышенному катексису психических репрезентаций кожной перцепции » .

Количественный фактор, по мнению Спитца, проявляется в том, что при частичной эмоциональной депривации, связанной с утратой матери, развивается анаклитическая («зависимая от другого») депрессия младенца , а при полной эмоциональной депривации – « маразм ».

Спитц ставил перед собой задачу описания генезиса и стадий объектных отношений как в норме, так и при расстройствах, возникающих на первом году жизни. Он выделил три стадии формирования либидного объекта (объекта любви), в роли которого первоначально выступает мать:

1) дообъектная, или безобъектная, стадия, предшествующая психологическим отношениям (первичного нарциссического состояния);

2) стадия предтечи объектов, начинающаяся с социальной улыбки в два или три месяца и связанная с началом психологических отношений;

3) стадия собственно либидинозного объекта .

Спитц отмечал, что в возрасте шести – восьми месяцев в поведении ребенка по отношению к другим людям происходят кардинальные изменения благодаря изменившимся перцептивным способностям. Теперь ребенок отличает «своих» и «других». Он реагирует выраженным страхом (тревогой) на незнакомых людей. Первоначально ребенок располагает двумя объектами: «плохим» (на который направлена его агрессия) и «хорошим», к которому обращено его либидо. Но примерно на шестом месяце происходит их синтез – «появляется единая мать, то есть либидинозный объект в собственном смысле этого слова» . Это также стадия достижения ребенком первого уровня организации Я, первой его интегрированной структуры.

Для развития ребенка важно, чтобы мать удовлетворяла в равной степени разные влечения ребенка и одновременно с этим развивала у ребенка способность откладывать удовлетворение влечений, терпеть отсрочку, чтобы получить удовлетворение позже.

Спитц тщательно исследовал особенности нормального и отклоняющегося развития объектных отношений на каждой из выделенных им стадий. В отличие от Мелани Кляйн он придерживался мнения о первоначальной недифференцированности ментальной жизни младенца с постепенным формированием психических структур и функций. В качестве главной причины психотических расстройств ребенка Спитц рассматривал специфические эмоциональные расстройства матери. В то время как большинство психоаналитических теорий носят умозрительный характер, отличительной особенностью подхода Спитца явилось широкое использование методов экспериментальной психологии для обоснования собственных идей.

В отношении психотерапии Спитц считал, что терапевт должен предоставить пациенту то, чего ему не хватало в его объектных отношениях , при этом он предлагал диагносцировать проблемы пациента на основе определения его точек фиксации.

Теория эмоциональной привязанности Джона Боулби

Начиная с того времени, как я впервые изучал психиатрию в госпитале Модсли, мои интересы были сосредоточены на том вкладе, который вносит окружающая человека обстановка в его психическое развитие.

Д. Боулби

Джон Боулби (1907–1990) начал свою работу в Военном детском доме Анны Фрейд под одновременным влиянием идей Мелани Кляйн и этологических исследований. В настоящее время он известен как автор теории привязанности и утраты .

В отличие от предшествующих психоаналитиков, которые считали еду и сексуальное удовлетворение первичными влечениями, Боулби усомнился в ведущей роли кормления младенца, сделав акцент на эмоциональной привязанности (связи) как главной потребности индивида. В качестве основных аргументов Боулби использовал собственные наблюдения за детьми, а также этологические исследования Лоренца и эксперименты Харлоу. В частности, Конрад Лоренц установил, что у некоторых птиц развивается привязанность к матери в первые дни жизни без какой-либо связи с пищей, а просто потому, что птенец знакомится с данной фигурой. Данный феномен был обозначен как импритинг – врожденное запечатление. Одновременно с этим Гарри Харлоу (1958 год) опубликовал результаты своих исследований детенышей обезъян-резусов, которых растили «суррогатные матери» (манекены, обтянутые шкурой). Харлоу обнаружил, что молодая обезьяна будет оставаться привязанной к суррогатной матери, которая ее не кормит, при условии, что эта мать мягкая и с ней уютно .

На основе полученных данных Боулби пришел к выводу, что привязанность – это врожденная инстинктивная система реакций и главный мотиватор поведения людей. К возрасту семи или восьми месяцев на основе обратной связи младенец развивает сильную эмоционально окрашенную привязанность к матери. При этом « привязанность понимается как любая форма поведения, которая приводит в результате к тому, что человек добивается или сохраняет близость к каким-либо выделенным и предпочитаемым им индивидам » .

Ненарушенная привязанность младенца к матери – главное условие нормального развития индивида. Нормальная привязанность предполагает нежную заботу, любовь и поддержку в развитии. Нарушенная привязанность сопровождается высокой тревогой и может проявляться в таких наиболее типичных формах, как «удушающая любовь» или эмоциональное отчуждение.

Младенцы крайне чувствительны к тому, кто и как за ними ухаживает, но в еще большей степени они нуждаются в сохранении сформировавшейся привязанности. Длительная разлука с матерью в раннем детстве сопровождается трудно переносимой сепарационной тревогой. Реальная утрата матери, например вследствие отказа от ребенка или ее смерти, переживается младенцем как острое горе с типичными для него фазами: протеста, отчаяния и отчуждения .

Близкие к этому реакции наблюдаются в случае сохранения объекта привязанности, но утраты его любви. « Отвержение, потеря любви (возможно, по причине рождения нового ребенка или депрессии матери), отчуждение одного родителя от другого и сходные ситуации, все они имеют в качестве общего фактора утрату ребенком родителя для любви и привязанности » .

Таким образом, стабильная нежная привязанность в детстве является главным условием нормального развития личности.

Боулби подчеркивает наличие тесной связи между утратой материнской заботы в ранние годы жизни и нарушенным развитием личности. У разлученных с родителями детей он выявил две формы нарушения эмоциональной привязанности. Первой формой расстройства являлось эмоциональное отчуждение; вторая форма нарушения заключалась в непреклонном требовании ребенка находиться рядом с матерью. « Оказывается, продуктивно рассматривать многие психоневротические и личностные расстройства людей как отражение нарушенной способности формирования привязанностей » .

Разрушение эмоциональных связей в детстве наиболее ярко проявляется при таких расстройствах, как социопатия со склонностью к правонарушениям и депрессия с тенденцией к суицидам.

Цель оказания помощи пациенту с нарушенной привязанностью заключается в том, чтобы восстановить скрытое страстное желание близости и печаль по утраченной матери, а также гнев из-за ее ухода. Для этого необходимо вернуться к первой фазе траура со всей ее амбивалентностью чувств, которые во время утраты были либо исключены, либо слишком быстротечны. Для психоаналитика важно установить с пациентом безопасные, надежные и доверительные взаимоотношения. По большей части аналитики были согласны с результатами наблюдений Боулби о способности младенцев к привязанности, однако его возражения против теории инстинктов, его концептуализация связи с матерью и утверждение, что младенец переживает горе и страдание так же, как взрослый, вызвали значительную критику .

Теория сепарации-индивидуации Маргарет Малер

Разделение – это процесс, в ходе которого младенец постепенно формирует внутрипсихическую репрезентацию себя, отличную и отдельную от репрезентации матери.

В то время как другие аналитики исследовали привязанность к матери, Маргарет Малер (1897–1985) – венский педиатр и детский психоаналитик – сосредоточилась на процессах развития диадных отношений, и прежде всего отделения ребенка и формирования его индивидуальности. Профессиональные воззрения Малер формировались в 1950-е годы в ходе работы с маленькими детьми с психотическими расстройствами и аутизмом. Ее метод непосредственного наблюдения за общением матери и ребенка в естественной обстановке, несмотря на критику современников, внес весомый вклад в психоанализ.

Малер сфокусировала свое внимание на том, что именно влияет на формирование интрапсихических структур ребенка, которые в одних случаях позволяют ему нормально функционировать независимо от объекта, в других вызывают патологические изменения. Под влиянием работ Хартманна и Якобсон Малер считала, что психические репрезентации Я и объекта являются базовыми для психического развития индивида . Она полагала, что, хотя младенец и может распознавать различные аспекты внешнего мира, лишь постепенно он формирует целостную психическую репрезентацию матери, а также уникальный, стабильный образ самого себя, отличный от своего первичного объекта любви .

Изучая эмоциональные связи между младенцем и матерью, Малер рассматривала диадные отношения как динамическое единство противоположных стремлений. С одной стороны, ребенок испытывает тесную (в том числе и телесную) привязанность к матери, но с другой – прилагает усилия по установлению четких разделений и границ своего Я. Этот интерактивный процесс, разворачивающийся как более или менее удачное преодоление конфликта разнонаправленных тенденций развития, получил название процесса сепарации-индивидуации .

Термином сепарация , или разделение , Малер обозначает процесс, в ходе которого младенец постепенно формирует внутрипсихическую репрезентацию самого себя, отличную и отделенную от репрезентации его матери. Речь идет не о физическом, пространственном отделении от родителей или о разрыве межличностных отношений, а о развитии внутреннего чувства возможности нормального и полноценного психического функционирования независимо от матери. Индивидуация означает усилия маленького ребенка по построению собственной уникальной идентичности, восприятию своих индивидуальных характеристик, восприятию самого себя как отличающегося от всех других людей. В оптимальном варианте отношения сепарации и индивидуации разворачиваются одновременно, но могут и расходиться в силу задержки или ускорения развития какого-либо его аспекта.

В контексте теории сепарации-индивидуации Маргарет Малер выделила конкретные фазы развития объектных отношений .

1. Аутистическая фаза начинается с биологического рождения и длится приблизительно три-четыре недели. В это время, по мнению Малер, младенец представляет собой закрытую систему, не осознает наличия внешнего мира и других людей вокруг себя, не дифференцирует Я и не-Я. Поскольку «другой» (мать) для него безличен, ребенок не испытывает в нем нужды и в этом смысле аутистичен . «Другой» функционален, поскольку необходим для снижения внутреннего напряжения. Предназначение матери на данном этапе состоит в том, чтобы создать для него полностью комфортную и безопасную среду, избегая фрустрации и сверхстимуляции. Для этого мать должна быть всегда доступной и заботливой, она обязана прислушиваться к нуждам младенца, проявляя бесконечное терпение и не навязывая себя. Одновременно с этим мать и ребенок на фазе аутизма пребывают в глубоком психофизическом единении друг с другом.

Если период аутизма проходит достаточно спокойно, мать создает положительный образец отношений для интернализации объекта и дифференциации репрезентаций Я и объекта.

2. Приблизительно со второго по шестой месяц и мать и ребенок переходят на стадию нормального симбиоза . «Другой» (мать) пока еще не отделим от младенческих ощущений телесного тепла, комфорта и физиологического удовлетворения. Малер считает, что на данной преобъектной фазе, когда целостный и конкретно-индивидуальный образ матери отсутствует, он соединен с чувственностью обоих. Постепенно у младенца начинает активизироваться потребность в интерактивном общении, когда он начинает эмоционально реагировать на материнскую улыбку, звук материнского голоса, прикосновения и различные манипуляции с его телом. Это, в свою очередь, содействует развитию дифференцированной и целостной схемы тела младенца и целостного телесного ощущения единства с матерью. Таким образом, интерпсихические коммуникативные структуры переходят в интрапсихические репрезентации Я и значимых других. Напротив, в случае разрушения тесных эмоциональных связей между матерью и ребенком возникает риск развития психотических и психосоматических расстройств.

Малер описывала нормальный симбиоз как «иллюзорное переживание общих границ», в патологии доходящее до «галлюцинаторного, соматопсихического, основанного на всемогуществе, слиянии без границ». Улыбка в ответ на появление материнского лица или плач при ее исчезновении знаменуют собой начало процесса сепарации, хотя, по мнению Малер, последняя выступает скорее как цель будущего, поскольку на данном этапе образ матери составляет всего лишь часть общего интерперсонального пространства «мать – дитя».

Отмечая значение фазы нормального симбиоза Малер пишет: « Специфическая бессознательная потребность матери состоит в том, чтобы из многообразия потенциальных возможностей ребенка выбрать такие, которые отражают ее собственные уникальные и индивидуальные потребности Материнские послания, передающиеся всевозможными неисчислимыми способами, создают что-то вроде “зеркальной системы эталонов”, к которой примитивное Я ребенка автоматически подстраивается » .

В начале развития, когда младенец еще не созрел для отдельного существования, симбиоз необходим для выживания. В то же время «продлевающийся» симбиоз, отвечающий уже не столько нуждам младенца, сколько личностной незрелости самой матери, способен превратиться в «злокачественный» и насильственный, фиксирующий зависимость и препятствующий психологическому рождению человеческой индивидуальности.

Описанные фазы подготавливают диаду к процессу сепарации-дифференциации, который в полной мере разворачивается только на втором полугодии жизни ребенка.

3. Фаза сепарации-индивидуации знаменует собой шаг на пути достижения независимости в диаде. Малер считала, что процесс сепарации-индивидуации начинается в возрасте четырех – шести месяцев и включает в себя четыре фазы развития: 1) дифференциация; 2) практика; 3) воссоединение; 4) постоянство объекта.

Подфаза дифференциации (4–6 – 10 месяцев) связана с ростом способности к сенсорному различению и перцептивному восприятию, благодаря чему ребенок начинает выделять материнское лицо, реагируя на него чередованием улыбки и плача. Еще одно открытие ребенка – различие между миром, доступным ему и недосягаемым для него.

Подфаза практики (10–11 месяцев – 18 месяцев) сопровождается открытиями, совершаемыми благодаря активному освоению пространства посредством ползания и первых шагов. Этот период М. Малер называет началом «психологического рождения» ребенка. Впервые ребенок способен по собственному желанию отдаляться и возвращаться к матери, за счет этого пространство их взаимодействия существенно расширяется. Переживая яркие чувства, ребенок экспериментирует с физической дистанцией, а мать, в свою очередь, получает большую свободу перемещения. Малыш начинает также более активно вовлекаться в игры с другими детьми, однако поглядывая в сторону мамы или периодически возвращаясь к ней.

Решающим моментом, определяющим будущее психическое здоровье ребенка, по мнению Маллер, выступает подфаза сближения (воссоединения ) (15–18 месяцев – 24 месяца). Здесь к локомоторной свободе добавляется овладение речью, что создает возможность для символизации отношений. Диадические отношения трансформируются, включая третьих лиц, особую роль среди которых играет отец. В результате этих изменений усиливается чувство уверенности в себе и желание существовать «отдельно». По мере усиления желания, способности к независимости обостряется страх потери матери – потребность в сохранении положительной эмоциональной связи с ней. В связи с этим мать должна обеспечить ребенку одновременно реализацию обеих потребностей: и инициацию автономии, и оказание поддержки даже в те моменты, когда ребенок отталкивает ее или плачет от разочарования.

Малер подчеркивает важность либидного (любовного), а не отталкивающе-агрессивного материнского отношения для сохранения веры в постоянно «хороший» объект. Если же мать окажется не готовой принять ребенка с его непоследовательными реакциями, это с большой вероятностью может привести к развитию дефицитарного или нарциссически уязвимого образа Я. « Если первичная забота матери о своем ребенке, ее функция “отзеркаливания” оказывается непредсказуемой, нестабильной, тревожной или враждебной, тогда процесс индивидуации ребенка протекает без надежной и прочной точки опоры для перцептивной и эмоциональной проверки. Результатом этого станет нарушение примитивного чувства Я » .

Таким образом, способность матери выдерживать груз собственных и детских амбивалентных чувств в ситуациях агрессии, прилипания или негативизма ребенка является гарантией нормального развития диады в целом и каждого участника в отдельности.

По мере образования внутреннего стабильного и позитивного образа (репрезентации) самого себя и позитивного образа (репрезентации) матери в их отдельности ребенок вступает в фазу постоянства либидного объекта (между 24 и 30 месяцами жизни).

При условии, что эта важная задача развития успешно реализуется, ребенок оказывается способным переносить физическое отсутствие матери, «не теряя ее», внутренне ощущая ее поддерживающее отношение, следовательно, сохраняя устойчивый и поддерживающий образ самого себя и паттерн стабильных надежных поддерживающих человеческих отношений.

Достижение либидной константности означает также, что достигнута интеграция позитивных и негативных материнских интроектов. В противном случае, если интеграция не полностью завершилась, велика вероятность, что взрослеющий ребенок сохраняет (иногда до взрослости) два прямо противоположных и чередующихся паттерна отношения к себе и другим – либо чрезмерно зависимый, нереалистический, идеализированный, либо столь же нереалистический, но враждебно-отвергающий, порицающий и карающий. Подобные паттерны – Я и объект репрезентаций, – фиксируясь, ведут к серьезным нарушениям объектных отношений во взрослом возрасте и увеличивают риск личностной психопатологии .

Многие современные концепции генезиса и терапии личностных расстройств в своих базовых положениях опираются на теорию М. Малер, создающую основы для работы с так называемыми трудными пациентами с пограничной и нарциссической патологией. Концепция М. Малер наряду с межличностной теорией шизофрении Г. Салливана заложила теоретические основы для современных систем психотерапии объектных отношений (Х. Кохут и О. Кернберг, Дж. Мастерсон и др.).

Идеи, предложенные М. Малер, способствовали появлению современной системной семейной психотерапии, коммуникативной концепции шизофрении и модели патогенной «шизофреногенной матери». Пересмотр теории развития психопатологии повлек за собой и изменение организации психотерапевтического процесса, в центре которого оказался не изолированный от естественного окружения «пациент на кушетке», а семья как целое.

"Пациенты с психосоматическим функционированием представляют собой крайний вариант пограничного функционирования" (Андре Грин).

Главное отличие дуальной психо-соматической [термин пишется через дефис, подчёркивая тем самым отношение к душе и к телу, как к разделенным между собой] медицины [сочетающей патофизиологию с психоаналитическими концепциями] от монистической психоаналитической психосоматики [при которой человек воспринимается как психосоматическая единица] в том, что интерес последней связан не с заболеванием, а с психическим функционированием заболевшего.

“Психосоматический (ПС) симптом глуп” - заявление Мишеля де М’Юзана подчеркивает отсутствие скрытого, бсз смысла у ПС симптомов, и, следовательно, невозможность применения техники (которую Фройд не случайно предложил для лечения неврозов) "там, где было Оно должно стать Я".

Три пути совладания с возбуждением: психический, поведенческий, соматический (Пьер Марти).

Отличие конверсионных истерических соматических симптомов от других соматизаций (Другие соматизации появляются не в результате неудачного вытеснения агрессивных или сексуальных инцестуозных желаний, а из-за регресса и/или прогрессивной дезорганизации).

Хорошее, активное функционирование (даже патологическое) психаппарата защищает от соматизаций.

Нерегулярное функционирование психаппарата каждого человека. Ни один человек не обладает полностью интегрированным псих. аппаратом. Психаппарат каждого из нас состоит из различных (оператуарных, психотических, травматических) частей с плавающей, нестабильной интеграцией в каждый отрезок времени.

Катрин Пара, Пьер Марти указывают на особенности работы с пациентами с психосоматическим функционированием. К примеру, долго уважается идеализация (о ней не говорим) и не работаем с ней. Они подчеркивают, что такая тактика в работе с другими пациентами была бы неверной и токсической. Идеализация аналитика позволяет таким пациентам (с ПСФ) выдерживать собственный дефицитарный нарциссизм. Мы также не интерпретируем эротический перенос, разве что лишь в особо выраженных случаях.

Фундаментальное правильно формулируется таким пациентам скорее как возможность, а не как императив. Очень важно сохранение нейтральности.

Важно приучить пациентов создавать связи между своими аффектами и мыслями, между своим настоящим и своим прошлым и проектами о будущем. Работа по связыванию находится на первом плане, она самая важная в работе с такими пациентами. Задача аналитика состоит в том, чтобы пациент заинтересовался собственным психическим функционированием, обогащая и расширяя свое предсознательное.

Техника работы с пациентами с ПСФ нацелена на бережное отношение и сохранение соматического симптома (который является объектом для пациентов с ПСФ), она основана на работе по связыванию. Интерпретативная техника в психосоматике неэффективна и вредна. При интерпретации происходит деконструкция невротической части пациента (К. Болас, Ж. Швек) и тогда на передний план выходит травматическая часть. И вместо мышления (психический путь) она включит навязчивое повторение (поведенческий путь).

Сырые сновидения не интерпретируются. Идеализация, эротический перенос не интерпретируются. Латеральные переносы не интерпретируются (как в работе с невротиками) как сопротивление анализу.

Психе и сома – сообщающиеся сосуды (Жак Андре). Чем здоровее и активнее психе, тем защищеннее тело.

Восприятие (работа всех органов чувств, система восприятие-сознание) и репрезентация (работа психического аппарата, предсознание).

Соматизация – примитивный, доречевой способ выражения и коммуникации (Джойс МакДугалл), «когда пока еще разделенные между собой психе-сома вынуждены взывать к другому через анорексию, мерицизм, колит, колику, экзему, астму…”

Прелюдия (К. Смаджа) соматизации. Феномен стирания психической продукции. Понятие негативной [снижение (пример: пониженное настроение, замедленные речь, движения - депрессивная триада), вплоть до полного стирания функции - абулия, апатия] и позитивной [повышение функций (пример - маниакальная триада: повышенное настроение, ускоренные речь/мышление, движения) вплоть до появления нео-продукции в виде галлюцинаций, бреда] психосимптоматики.

Путь соматизаций.

Психосоматическое функционирование (ПСФ) и его особенности: обилие негативной симптоматики и практически полное отсутствие позитивной, низкая онирическая, фантазматическая, символизирующая активность, преобладание репрессии/подавления (М. Фэн: "подавление - вытеснение для бедных"), неспособность к гореванию (в личной истории таких пациентов обнаруживаются как старые неоплаканные потери (как объектные, так и нарциссические), так и непрогореванные новые (следует обратить внимание на важность нарциссических потерь для таких больных), отсутствие невротических механизмов защиты, вытеснения, неспособность к галлюцинаторному исполнению желания, к грёзам и мечтам. Шаблонная речь, лишенная аффективной окраски.

Фаллический нарциссизм. Гиперактивность без повышенного настроения, без ускоренной речи и мышления.

Дефицитарность первичного нарциссизма (из-за нехватки материнских инвестиций, оператуарная, горюющая или многодетная мать), раннее развитие Я, "императив конформности" (М. Фэн) вплоть до полного стирания индивидуальных отличий, сверхадаптация - "нормопатия" (Джойс МакДугалл), полное отсутствие вычурности, театральности, индивидуальности, правильность, конформность "греху здесь места нет" (К. Смаджа).

Оператуарное мышление (ОМ): интерес к настоящему, цепляние за реальность, перцепцию (перцепция вместо репрезентации), речь, дублирующая поведение, преобладание фактуального, аффективная скудность, слабая ментализация (способность к ассоциативному мышлению, символизации, к формированию репрезентаций) вплоть до дементализации (деградация репрезентаций до исходных восприятий, из которых были созданы, неспособность к формированию репрезентаций, к ассоциативному мышлению).

Эссенциальная депрессия, или БЕЗобъектная, точнее, ДОобъектная депрессия. [В личной истории пациентов обнаруживаются] анаклитическая депрессия Р. Шпица, "комплекс мертвой матери (физически присутствующая, но эмоционально отсутствующая мать, внезапно погрузившаяся в горе из-за смерти близкого человека, выкидыша) А. Грина.

[Доброкачественный, транзиторный] соматический регресс приводит к легким заболеваниям, исчезающим и без лечения и [злокачественная, нередко со смертельным исходом] прогрессивная дезорганизация, начинающаяся с дезорганизацией психики, затем и сомы, приводит к появлению тяжелых заболеваний, плохо поддающихся лечению, нередко со стремительным летальным исходом в кратчайшие сроки. Причина кроется в развязывании влечений.

Сниженная циркуляция между психическими инстанциями первой топики (между сз, псз и бсз): «Бессознательное принимает, но не выдаёт» (П. Марти). Наличие малодинамичного бсз и квази парализованного псз (новые репрезентации не появляются, а старые не могут объединяться из-за либидинальной утечки. В норме либидо является той энергией, благодаря которой перемещаются репрезентации внутри псз).

Психосоматический парадокс (К. Смаджа). Пациенты, узнавшие о неизлечимом заболевании парадоксальным образом испытывают нарциссический подъём. Частично это объясняется наличием морального мазохизма с характерным для него бсз-ным чувством вины, требующего наказания и поддержания определенного уровня страдания. Чаще всего - наличием эссенциальный депрессии (ЭД). Примечательно, что ЭД, которую пациенты почти не чувствуют, но говорят: “всё хор, но нет сил”, “ничего не произошло, всё норм, но я ничего не могу делать”, “настроение хор, планов громадьё, желание есть, а сил нет”, [ЭД] после появления заболевания исчезает (следует отметить, что ненадолго). Пациенты чувствуют себя в целом гораздо лучше, сил больше.

Болезнь как объект для реорганизации. Б-нь является объектом, вокруг которого пациенты реорганизуются. Медперсонал выполняет "материнскую функцию" (П. Марти) и даёт нарциссическую подпитку пациенту.

Вторичная истеризация (К. Смаджа, Ж. Швек), найденный или навязанный [аналитиком пациенту] "смысл" соматизации?

Лора Фусу (Lora Fusu)

Доктор Жерар Швек (Gérard Szwec) - психиатр, тренинг-аналитик IPA, титулярный член SPP, президент IPSO (Парижского института психосоматики), медицинский директор психосоматического детского и подросткого центра им. Леона Крейслера, соучредитель и директор Французского журнала психосоматики. Яркий представитель французской психоаналитической школы.

Клод Смаджа (Claude Smadja) - врач-психиатр, доктор медицины, психоаналитик, тренинг-аналитик, титулярный член Парижского психоаналитического общества, член Международной Психоаналитической Ассоциации, главный врач Института психосоматики в Париже, председатель Международной ассоциации психосоматики им. Пьера Марти, основатель и бывший главный редактор газеты «Ревю франсез де психосоматик», лауреат премии Мориса Буве.

Психоаналитическую литературоведческую систему иначе называют фрейдизмом – по фамилии ее основателя. З. Фрейд (1856–1939). Австрийский практикующий врач, невропатолог, патологоанатом, зафиксировавший свои врачебные наблюдения в своеобразной философско-эстетической теории. Его работы: «Толкование сновидений» (1900), «Психология обыденной жизни» (1904), «Я и Оно» (1923), «Тотем и табу» (1913), «Психология масс и анализ человеческого Я» (1921), «Лекции по введению в психоанализ» (т. 1 - 2, 1922), «Очерки по психологии сексуальности» (1925) и др.

Раскрывая сущность своего метода, Фрейд говорит: «Псиоанализ редко оспаривает то, что утверждают другие; как правило, он добавляет что-то новое, правда, часто случается так, что это ранее не замеченное и вновь добавленное и является как раз существенным». Эти «добавления» Фрейда касаются в основном сферы иррационального. В своих лекциях и публикациях Фрейд приводит многочисленные наблюдаемые им реальные факты отклонений от нормы у людей в их психике, сексе, начиная с детского возраста.

Свои лекции Фрейд открывает исследованием и толкованием сна и сновидений. На фоне усилившегося к концу XIX в. интереса к миру потустороннего, спиритуалистического, мистического это обращение Фрейда к глубинам человеческой психики выглядит вполне закономерным. Для обозначения глубинной силы, характеризующей психическую, сексуальную энергию человека на подсознательном уровне, Фрейд вводит термин и понятие «либидо» (Libido). Это чувство бессознательного «влечения», аналогичное, по Фрейду, такому понятию, как, например, голод, влечение к пище. Либидо характеризует у Фрейда сексуальное влечение, наряду с сексуальным возбуждением и удовлетворением. Фрейд утверждает, что «уже с трехлетнего возраста сексуальная жизнь ребенка не подлежит никаким сомнениям. С этого возраста сексуальная жизнь ребенка во многом «соответствует» сексуальной жизни взрослого человека. Изучая неврозы человека с помощью психоанализа, Фрейд выходит на проблемы «эволюции либидо», отмечая и «еще более ранние» фазы его развития.

«Первым объектом любви» для «маленького мужчины», говорит Фрейд, является его мать. В этом заключается момент «полового предпочтения», а основной «помехой» в «обладании» матерью оказывается отец мальчика. Эту ситуацию Фрейд называет «Эдиповым комплексом», ссылаясь на трагедию Софокла «Царь Эдип», в которой герой убивает отца и женится на своей матери. Фрейд указывает на аналогичную ситуацию с дочерью, которой хотелось бы устранить мать в отношениях с отцом. Эта ситуация может рассматриваться как «комплекс Электры». Фрейд готов признать, что трагедия Софокла -«безнравственная пьеса», которая «снимает с человека нрав ственную ответственность», если бы не «тайный смысл» «Эдипова комплекса», в котором человечество еще в начале своей истории «приобрело свое сознание вины, источник религии и нравственности». «Эдипов комплекс», по Фрейду, является одним из «самых главных источников сознания вины», которое «часто мучает невротиков». «Либидозные» моменты отмечает Фрейд в «Принце Гамлете» Шекспира, «Племяннике Рамо» Дидро.

В отличие от либидо («сексуального влечения»), Фрейд указывает на «влечение Я» – термин, под которым у него объединены все «не сексуальные влечения». «Я» и либидо находятся в конфликте, из которого также возникают неврозы. Главная цель в «душевном аппарате» «Я» - получение удовольствия. Фрейд называет это «принципом удовольствия».

Наиболее интенсивное удовольствие, по Фрейду, из доступных для человека - наслаждение при половом акте. Однако по необходимости возможны «модификации» «принципа удовольствия», когда «Я» становится «разумным», подчиняясь «принципу реальности». При этом, с одной стороны, у Фрейда в тесной связи находятся либидо и бессознательность, а с другой - «Я», сознание и «реальность». Неврозы на основе либидо у взрослых, по мысли ученого, могут быть как врожденными, так и приобретенными.

Высшей «реальностью» для Фрейда является не «материальная», а «психическая реальность», которая служит базой для неврозов. Фрейд рассматривает психоанализ как науку, применимую не только для определения специфики неврозов (страх, неврастения, ипохондрия), но и практически во всех других науках (в истории культуры, религии, мифологии), используя при этом не материал, а технику психоанализа. Фрейд при этом исследует бред величия, нарциссизм, акцентируя внимание на устранении причин болезни, так называемую «каузальную терапию».

Выдвигая свою концепцию «психической личности», Фрейд вовсе не склонен считать эту личность цельной, однородной. В структуре «психической личности» он выделяет «запрещающую», «критикующую», т. е. контрольную, «инстанцию», которую он ставит выше «Я», обозначая ее как «сверх-Я» (Super Ego). «Я» выступает здесь и как субъект, и как объект. «Сверх-Я» выполняет при этом две функции. Одна из них - «самонаблюдение» - в то же время служит предпосылкой для другой, более сложной функции - «совести», которая выступает в качестве «судебной» инстанции для «Я». Не отрицая - «божественного» происхождения понятия «совесть», Фрейд в то же время считает ее присутствующей «в нас», хотя и не изначально, в отличие от либидо. Таким образом, «совесть» у Фрейда - «полная противоположность сексуальной жизни» и воспитывается поначалу родительским авторитетом, выполняющим для ребенка функцию «сверх-Я». Еще одна функция «сверх-Я» по Фрейду: «Оно является носителем Я-идеала», побуждая личность к совершенствованию. «Сверх-Я», кроме того, является инстанцией, вытесняющей на уровень бессознательного некоторые душевные силы. У Фрейда, опирающегося здесь на Ницше, три уровня бытия личности: бессознательный, который Фрейд называет «Оно» (Es) . Это «область души», «чуждой Я». Затем следует предсознательный уровень, обозначаемый «Я», и, наконец, сознательный - «сверх-Я» (Super Ego). Это, по словам Фрейда, «три царства, сферы, области», на которые он разложил «психический аппарат личности». «Оно», говорит Фрейд, - «темная, недоступная часть нашей личности», где зарождаются симптомы неврозов и сновидений. Ученый сравнивает «Оно» с «хаосом, котлом, полным бурлящих возбуждений»; там господствуют разнородные неорганизованные импульсы, инстинкты. Эти импульсы существуют вне времени и «виртуально бессмертны». Лишь познав их, можно рассчитывать на врачебный успех. Только в «системе W - Bw», где «Я» ближе всего к внешнему миру, возникает, по утверждению Фрейда, «феномен сознания».

Перейдя от «Оно» к «Я», принцип удовольствия заменяется «принципом реальности». Вот как выглядит у Фрейда его чертеж структуры психической личности (см. схему справа). Здесь «сверх-Я» Эдипова комплекса вступает в интимную связь с «Оно». Строгих границ между тремя сферами личности, как видно по схеме, не существует. Как же Фрейд переводит учение о психоанализе в феномен творчества?

Для этого он вводит понятие «сублимация» (от лат sublimio - возношу), означающее в психологии «переключение», «снятие». Нереализованные в жизни сексуальные влечения, по Фрейду, замещаются, сублимируются затем в творчестве. Происходит «длительная привязанность» к новому «объекту» влечения - творчеству. С точки зрения неврозов объясняется творчество Достоевского («Достоевский и отцеубийство»), Леонардо да Винчи, Шиллера, Шекспира.

Неофрейдизм XX в. (Г.С. Салливен, Э. Фромм) дополняет теорию сексуальных неврозов Фрейда страхами и неврозами социума, неврозом власти, покорности перед силой, неврозом обладания. На проблемы жизни и смерти выводят фрейдизм экзистенциалисты (см.: Нейфельд Н . Достоевский. Психоанализ, 1925).

У А. Адлера творчество является результатом действия «механизмов компенсации» (у Шиллера - недостатка зрения, у Бетховена - слуха). В психопоэтике (Ж. Лакан) лингвистическое прочтение текста ориентировано на психоанализ Фрейда. Имеются выходы на так называемое «медицинское» прочтение текста, связанное с параметрами здоровья человека. Из всех возможных конкурентов науке психоанализа Фрейд признает конкуренцию только со стороны религии, которая, как он говорит, «владеет самыми сильными эмоциями человека».

Искусство с его «иллюзиями», по мнению Фрейда, «безобидно», философия «переоценивает» значение таких «операций», как интуиция или марксизм с его «экономическими» теориями, «естественнонаучными» принципами и гегелевской «диалектикой».

«Формальная школа»

Термин «формальная школа» мы берем в кавычки, подчеркивая тем самым его условность. Используемые в данном контексте другие термины - «формализм», «формальный метод» - также не являются адекватными, так как содержат указание на некий «перекос» в сторону формы в трудах представителей данной методологической системы. Нам хотелось бы отметить в качестве основной составляющей в их трудах преобладающий интерес к искусству слова. Форма художественного произведения - результат высочайшего мастерства, искусства: таков итоговый результат порой страстных поисков данной группы ученых, а «формоведение» - смысловой код этих поисков. Эволюция литературоведческой науки давно уж «реабилитировала» ученых «формальной школы», подтвердив высокую познавательную ценность их трудов.

Усиление к началу XX в. интереса к проблемам художественной формы вызвано в Европе и в России не только актуализацией этого вопроса на уровне, так сказать, научной хронологии, но и явилось реакцией на засилье в литературоведческой науке работ, связанных с содержанием художественных произведений; европейские и русские литературоведы и критики в течение многих десятилетий XIX в. писали о художественных методах, направлениях, стилях, образах на уровне идей, сословий, классов, народов, наций. С этих позиций анализировали художественную литературу не только критики-демократы, народники или марксисты, но и сами писатели. Такова публицистика Гончарова, Достоевского, Л. Толстого. Произошло как бы «естественное», закономерное переключение литературной науки на проблемы художественной формы.

Первые шаги в этом направлении были сделаны в немецкой философской науке, в работах О. Вальцеля, Г. Вёльфлина, В. Дибелиуса.

О. Вальцель (1864 - 1944). Немецкий ученый. Автор работ «Сущность поэтического произведения», «Архитектоника драм Шекспира», «Художественная форма в произведениях Гёте и немецких романтиков», «Сравнительное изучение искусств».

Предисловие к русскому переводу книги Вальцеля «Проблемы формы в поэзии» было написано одним из представителей русской «формальной школы» В.М. Жирмунским. Свое предисловие Жирмунский назвал «К вопросу о формальном методе». В научной методологии Вальцеля Жирмунский отмечает приоритет формы, интерес к тому, «как», а не «что» изображено в литературном произведении. Основная мысль Вальцеля: приемы анализа («техника») произведений музыки и живописи должны быть распространены на поэзию, на литературу. В отличие от русских формалистов, Вальцель употребляет не термины языкознания, а термины других искусств (живописи, музыки, архитектуры).

Г. Вёльфлин (1864 - 1945). Искусствовед и литературовед. Профессор Берлинского университета. Представитель «формального метода» в искусствознании. Занимался сравнительным изучением изобразительных искусств. Изучая художественные стили, в своих выводах выходит на проблемы «психологии эпохи». Предложил свою методологию «видения» формы, рассматривая ее элементы в качестве носителей признаков специфики бытия народов и эпох. Одна из работ - «Ренессанс и барокко».

В. Дибелиус (1876 - 1931). Немецкий ученый. Автор работ «Морфология романа», «Лейтмотивы у Диккенса» и др. Рассматривает вопросы жанровой специфики литературы с позиций «формального метода». Возникновение «формального метода» в Европе относится к 1910-м годам. К этому времени публикуются и коллективные труды «формалистов», в частности «Проблемы литературной формы» (авторы: О. Вальцель, В. Дибелиус, К. Фосслер, Л. Шпитцер).

Почти тогда же работы этих немецких ученых вышли в русском переводе. Если по преимуществу их интересовали проблемы формы различных видов искусства - музыки, живописи, архитектуры, осуществлялся их сравнительный анализ, то представители русской «формальной школы» сосредоточились в основном на проблемах формы языка и литературы.Это были писатели, искусствоведы, филологи.

Б.Н. Бугаев (Андрей Белый) (1880 - 1934). Литературовед и писатель. Родился в дворянской семье. Большинство исследователей находят истоки «формального метода» у Белого. При этом должна быть упомянута его работа «Символизм» (1910). Идя к литературе от естественных наук (он обучался на физико-математическом факультете МГУ), Белый хочет распространить на филологию «точный» метод этих наук. Вместе с тем его интересуют философия Ницше и Шопенгауэра, глуби́ны техники творчества в музыке и литературе. Он интересуется работами представителей ОПОЯза - Зайцева, Шкловского, Тынянова, Якобсона. Белый изучает «приемы», «группы», способы создания символа. Он исследует тонкости ритма и метра стиха: работы «Смысл искусства», «Лирика и эксперимент», «Опыт характеристики русского четырехстопного ямба», «Сравнительная морфология ритма» (1909), «О ритмическом жесте», «О слове в поэзии» (1917). Он разрабатывает концепцию звукового образа («Поэма о звуке»).

Кажется, что Белый не просто увлечен, а призван к изучению именно механизма создания произведения («Ритм как диалектика и “Медный всадник”» (1929). Уже в конце жизни, в 1934 г., он пишет монументальную работу в своем излюбленном ключе - «Мастерство Гоголя». Есть чему поучиться исследователю любого уровня, знакомясь со схемами, диаграммами, статистикой, представленными в этой книге Белого. И здесь Белый остается верен своим прежним идеям; более того, его интерес к литературным формам углубляется. Уже в первой главе, сравнивая творческий процесс Гоголя и Пушкина, Белый пишет: «Производственный процесс Гоголя подобен циркуляции крови, омывающей отдельные органы; струя ее, пробежав сквозь все, не створена ни с одним; отсюда - неравновесие формы и содержания, которые - в постоянном споре корней и ветвей крыловской басни, кажется преобладающим то одно, то другое: это - пульсация; тезис-арсис; целостность - в стиле ритма, не воплощенном нигде. У Пушкина единство формы и содержания дано в форме; у Гоголя единство формы и содержания дано в содержании». Это противопоставление Пушкина и Гоголя более чем спорно, как и утверждение о «дорической фразе» Пушкина и «готической фразе» Карамзина. Едва ли мы согласимся сейчас с формулой стиля прозы Гоголя, предложенной Белым: «Речевая ткань Гоголя есть прежде всего сумма фраз, отделенных знаками препинания и расчлененных на главные и придаточные предложения». Но трактовки Белым проблем литературы, и прежде всего различных категорий литературной формы, оригинальны, опираются на текст (на «материал», как говорили «формалисты») и во многом представляют интерес для нашего времени.

Возникновение русской «формальной школы» связано с деятельностью петроградского кружка 1910-х годов ОПОЯЗ («Общество изучения поэтического языка»). В разное время членами Общества состояли или соотносились с ним литературоведы и лингвисты Ю.Н. Тынянов, В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, О.М. Брик, П.Г. Богатырев, Г.О. Винокур, А.А. Реформатский, В.В. Виноградов, Б.В. Томашевский, В.М. Жирмунский и др. Едва ли А.А. Потебня и А.Н. Веселовский были непосредственными предшественниками русской «формальной школы».

В таком случае следовало бы вернуться к более ранним временам, например к И. Канту с его концепцией «бесцельного» творчества. «Формальная школа» в России - реакция на идеологизированное демократическое и академическое литературоведение. Этому способствовали труды европейских ученых «формального» направления.

Лидером ОПОЯЗа был молодой в то время филолог (как, впрочем, и все члены общества) В.Б. Шкловский, вышедший, подобно Тынянову и Эйхенбауму, из пушкинского ученого семинара С.А. Венгерова в Петербургском университете.

В. Б. Шкловский (1893 - 1984). Разносторонний ученый-филолог, писатель и поэт, учившийся в России и в Европе. Программной для ОПОЯЗа явилась его работа «Воскрешение слова» (1914). Именно в ней, а затем в работах «О поэзии и заумном языке» и «Искусство как прием» (1917), «Розанов» (1921) заложены теоретические основы русского «формального метода».

Опираясь во многом на Вальцеля, Шкловский, однако, исходит в своих концепциях из возможностей слова. На первых порах идеи членов ОПОЯЗа соотносились с соответствующими протестными выступлениями символистов и футуристов. Однако затем внимание опоязовцев целиком сосредоточилось на проблемах художественной формы. Художественное произведение здесь рассматривается в совокупности «приемов» изображения. «Воскрешая» слово, как бы забытое в работах ученых культурно-исторической школы, Шкловский придает слову ключевое функциональное значение в произведении.

При этом Шкловский не просто выделяет речевую сферу произведения как базовую, он предлагает обновить речевую сферу произведения, выдвинув теорию «остранения» языка. «Остранение» - от слова «странный», т. е. необычный. Неожиданный, необычный контекст, по мнению опоязовцев, должен был привлечь внимание читателя, обновить сюжет и повествование. Это может быть сказовый или фольклорный зачин, перестановка звуков или слогов. В этом случае привычный стандарт речи как бы нарушается, избавляя восприятие от стереотипов языка. Здесь могут быть использованы стилизация, сатира, подтекст. «Остраненный» язык как бы смягчает автоматизм восприятия, «уставшего» от штампов формы. В первые пять лет существования ОПОЯЗа происходит освоение членами кружка новых форм литературной техники (первый этап развития кружка).

В следующие пять лет (1920 - 1925) «формальный метод» в России достигает расцвета. К «тройке» ОПОЯЗа в лице Шкловского, Эйхенбаума, Тынянова - участников пушкинского семинара профессора Венгерова в Петроградском университете - присоединяются сотрудники Института истории искусств Жирмунский, Виноградов, Томашевский и др., а затем члены Московского лингвистического кружка Якобсон, Винокур. Активная творческая деятельность молодых, талантливых членов кружка привлекла к ним внимание, усилила научное влияние «формальной школы». В 1925 г. Шкловский выпускает работу «О теории прозы», в которой предлагает разрабатывать принципы и приемы «формального метода».

Сам по себе положительный фактор - наличие в обществе большого числа талантливых филологов - явился в то же время одной из причин распада ОПОЯЗа. С одной стороны, каждый из членов кружка пошел своим путем в науке, а с другой - кружок подвергся острой критике со стороны ряда филологов, а также официальных лиц. Общество выпустило шесть «Сборников по теории поэтического языка» (1916 - 1923).

Развитие ОПОЯЗа по нисходящей началось, собственно, после дискуссии 1924 г. С этого времени наступает последний (кризисный) период в развитии кружка, когда каждый из его членов, осознав справедливость многих предъявленных «формальной школе» претензий, начал разрабатывать свои направления в науке. Уже в работах «Третья фабрика» (1926), «Гамбургский счет» (1928) Шкловский отходит от крайних положений «формальной школы», а в статье «Памятник научной ошибке» (1930), признавая ошибочность своих прежних идей, в то же время как бы прощается с «памятником».

Б.М. Эйхенбаум (1886 - 1959). Талантливый филолог, теоретик литературы, автор работ, связанных с творчеством русских классиков. Второй участник семинара Венгерова на филологическом факультете Петроградского университета. В 1918 г., наряду со Шкловским, он вступает в ОПОЯЗ. Наиболее известны его работы, в том числе связанные с «формальной школой», «Мелодика русского языка» (1922), «Вокруг вопроса о формалистах» (1924), «Мой временник» (1929). Принципиальной для «формального метода» является статья Эйхенбаума 1919 г. «Как сделана “Шинель” Гоголя». Именно в системе «как», а не «что», предложенной еще Вальцелем, проанализирована повесть Гоголя. В отличие от Вальцеля, Эйхенбаум анализирует композиционную структуру «Шинели». Принимая методологию «формальной школы», он рассматривает литературные формы в их эволюции, вне реального времени или социальной детерминации. Его интересует «техника», опирающаяся на специфику слова. «Контраст», «сдвиг», «пародийность» определяют новаторство писателя или поэта, с точки зрения Эйхенбаума. Произведение искусства самоценно и автономно, не связано с действительностью. Эйхенбаум в своем анализе отмечает даже мелкие детали, но не для установления их причинной взаимосвязи, а для демонстрации игрового пересечения композиционных структур.

Отказавшись позднее от односторонней концепции «автономизма» произведений искусства «формальной школы», Эйхенбаум представил в своих исследованиях образцы целостного анализа произведений Л. Толстого, Тургенева, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина, Маяковского, Гоголя. При этом работы Эйхенбаума характеризуются мастерством структурного анализа, навыками, приобретенными им в годы причастности его к «формальному методу», в годы глубоких размышлений над проблемами художественной формы.

Ю. Н. Тынянов (1894 - 1943). Известный русский писатель и литературовед. Третий участник семинара Венгерова на филологическом факультете Петроградского университета. Будучи оставлен Венгеровым на работе в университете, он в 1918 г., как и Эйхенбаум, примкнул к ОПОЯЗу. В течение десяти лет Тынянов работал преподавателем, затем профессором Института истории искусств. Теоретические работы Тынянова: «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» - , «Архаисты и Пушкин», «Пушкин и Тютчев», «Мнимый Пушкин» (вышли в первой половине 1920-х годов), «Проблема стихотворного языка» (1924), «Литературный факт» (1924), «Архаисты и новаторы» (1929).

Изучая литературу, в качестве основной ее составляющей Тынянов называл язык. «Литература есть динамическая речевая конструкция», - пишет он. «Стержневой конструктивный фактор» для стиха у Тынянова - ритм, а для прозы - сюжет, который определяется им как «семантическая группировка» материала. В центре анализа у Тынянова - «конструктивный принцип», с помощью которого «обследование» любого литературного «фактора» может быть проведено «на широчайшем материале» «не с целью выяснения его функций, а само по себе, т. е. такое изолированное исследование, где конструктивное свойство не выясняется». С точки зрения академического литературоведения это был внесодержательный анализ. Тынянов пишет: «Задачей истории литературы является, между прочим, и обнажение формы». С этой точки зрения история литературы, изучающая литературные произведения, по словам Тынянова, является «как бы динамической археологией». Стилевые ряды и жанровые системы динамичны, но их динамика «не планомерная эволюция, а скачок, не развитие, а смещение», утверждает ученый.

Тынянов по-своему определяет фактор литературной традиции. Важным для него является необходимость «соотнесения» литературы с «соседними рядами», из которых ближайшим к литературе является быт. Быт же соотносится с литературой «прежде всего своей речевой стороной». «Экспансия литературы в быт» (и наоборот) является, по мысли Тынянова, «ближайшей социальной функцией литературы».

Большое значение для понимания специфики литературы Тынянов придает эпистолярному фактору, письму. Он резко критикует «академический эклектизм», к которому относит работы Жирмунского, и «схоластический» «формализм», характеризующийся, по его мнению, подменой терминологии, превращением литературы из «системной» науки в «эпизодические» и «анекдотические» жанры. Тынянов выдвигает принцип «отталкивания» в истории литературы, «разрушения» старых и создания новых стилевых традиций. Рассматривая литературу как систему, он предлагает «идти от конструктивной функции к функции литературной, от литературной к речевой».

И Шкловский, и Тынянов отвергают гегелевскую формулу: «Искусство - мышление в образах», принятую многими литературоведами-демократами. По Шкловскому, произведение - чистая форма, выступающая в нематериальных «отношениях». Отвергая жесткую закономерность связей элементов литературного произведения, Тынянов выдвигает идею «подчинения» факторов литературного произведения одному из элементов, «выдвинутых» на первый план.

Формулируя в работе 1928 г. «Проблемы изучения литературы и языка» девять важнейших научных пунктов, необходимых при изучении литературы и языка, Тынянов, ввиду важности «теоретических» и «конкретных» задач и важности их «коллективной разработки», считает необходимым «возрождение ОПОЯЗа под председательством Виктора Шкловского».

Но ОПОЯЗ был закрыт навсегда. Впрочем, к началу 1930-х годов неприемлемость его принципов, и тем более придание им универсального значения, стала ясна для всех членов общества. А Тынянов, освободившись от односторонностей «формального метода» и развивая наиболее плодотворные направления своего творчества, стал крупным российским теоретиком-филологом. В отличие от Якобсона, Тынянов рассматривал проблемы поэтики в основном на материале литературы.

В.М. Жирмунский (1891 - 1971). Будучи студентом Петроградского университета, на семинаре Венгерова по творчеству Пушкина познакомился с Эйхенбаумом. Командирован для продолжения обучения в Германию. Приват-доцент Петроградского университета, затем профессор Саратовского университета. После 1917 г. - профессор Ленинградского университета, академик АН СССР. Работы Жирмунского: «Немецкий романтизм и современная мистика» (1931), «Преодоление символизма» (1916), «Два направления современной лирики» (1920), «О поэзии классической и романтической» (1920), «Композиция лирических стихотворений» (1921), «Задачи поэтики» (1919). Испытывал влияние ОПОЯЗа и идей «формальной школы», что получило яркое выражение в работе 1923 г. «К вопросу о формальном методе», послужившей предисловием к русскому переводу книги О. Вальцеля «Проблема формы в поэзии». Жирмунский говорит вначале, что ему известно направление размышлений Вальцеля, получившее в России название «формальной школы», с широчайшим полем ее интересов. В качестве предшественников «формальной школы» Жирмунский называет И.А. Бодуэна де Куртенэ, А.Н. Веселовского, А. А. Потебнию, В.Н. Перетца.

Стараясь защитить «формальную школу» от «легковесной», «обывательской», как говорит Жирмунский, критики, он выдвигает здесь концепцию «самоценностей научного знания» (независимо от важности проблематики), имея в виду конкретно «работы по метрике». Он утверждает, что «самоценность научной истины» вообще есть продукт «системы отвлеченного знания». С другой стороны, причину критики идей «формалистов» он видит в «легковесности», «недостаточной обдуманности» выступлений самих «формалистов», активизирующихся «на диспутах и митингах», в изданиях для «среднего читателя».

Поэтому статья, например, «молодого филолога», впервые установившего источники одной из повестей Гоголя, остается непонятой. Жирмунский считает изучение проблем поэтики полезным в воспитательных целях. Признавая правомерность существования «формального метода», он называет работы Якобсона, Шкловского, Эйхенбаума уже не методом, а «мировоззрением», «плодотворным» направлением научной деятельности. С точки зрения Жирмунского, новый метод следует уже называть не «формальным», а «формалистическим». Вместе с тем он стремится установить «границы применения» «формального метода», сосредоточившись вокруг четырех проблем: «1) Искусство как прием; 2) Историческая поэтика и история литературы; 3) Тематика и композиция; 4) Словесное искусство и литература». Жирмунский признает правомерность рассмотрения произведения в системе приемов как единстве элементов целого. Система приемов для характеристики произведения столь же правомерна, по Жирмунскому, как и любая другая - религиозная, социальная, моральная. Но для Жирмунского неприемлема абсолютизация «приема» в качестве единственного «героя» литературной науки, как это было у Якобсона в его работе «Новейшая русская поэзия. Набросок первый…» (1921). Литературный прием, по мысли Жирмунского, может быть применен как в тенденциозном («риторическом»), так и в чистом искусстве.

Неприемлемой считает Жирмунский идею механической замены старых литературных форм новыми, а прием «остранения», предложенный Шкловским в качестве «организующего» для формального метода, считает «вторичным», необходимым для «отставших в своих требованиях к искусству читателей». Жирмунский утверждает, что вкусы различны, и поэтому «заторможенность» будет «трудовой формой» для одних и адекватной для других. Жирмунский делает вывод, что концепция «остранения» «обозначает неумение построить необычный эстетический объект». Он полагает, что формула Канта: «Прекрасно то, что независимо от смысла» есть «выражение» «формалистического учения» об искусстве. Рассматривая специфику искусств с этих позиций, Жирмунский различает два принципа композиции, соответствующих двум видам искусства: для пространственных («симультанных», по Жирмунскому) искусств, т. е. для живописи, архитектуры, скульптуры, - «принцип симметрии»; для временных («сукцессивных»), т. е. для музыки, поэзии, - принцип ритма; для смешанных (танцы и театр) - принципы симметрии и ритма.

В предметно-тематических искусствах (живопись, скульптура, театр, поэзия), по мнению Жирмунского, «законы художественной композиции не могут всецело главенствовать». Что касается поэзии, то, по словам ученого, «словесный материал не подчиняется формальному композиционному закону», потому что слово не служит всецело искусству, а является еще средством общения. Поэтому для поэзии важен смысл, а в связи с этим существенное значение имеет выбор темы. В то же время для Жирмунского каждое слово, каждый мотив может служить темой. Он полагает, что в отдельных случаях возможно предпочтение композиции проблемам тематики как «сознательное» задание «формального метода». Однако, согласно формалистическим принципам изучения литературы, область поэтики», помимо метрики и сюжетосложения, обязательно включает «и поэтические темы», так называемое «содержание». И хотя Жирмунский употребляет по отношению к термину «содержание» сочетание «так называемое», перед читателем «Предисловия» - концепция целостного анализа литературного произведения. Отмечая достижения «формальной школы» в Европе и в России в работах Дибелиуса, Шкловского, Эйхенбаума, Жирмунский в то же время критикует стремление решать вопросы композиции «за счет вопросов тематики». Неприемлемо для Жирмунского и утверждение Шкловского: «Литературное произведение есть чистая форма».

Жирмунский различает функции слова в лирическом стихе и в прозе. Если в лирическом стихотворении слово подчинено «эстетическому заданию» по смыслу и технике и является элементом словесного искусства, то в прозе слово эстетически нейтрально и выполняет лишь тематические, смысловые, коммуникативные функции. Здесь Жирмунский противоречит себе: он готов признать «эстетически нейтральной» и тематику, т. е. содержание.

Жирмунский отмечает черты формализма в русском футуризме и указывает на различия в концепциях формализма у европейских и русских ученых. Так, для немецкого ученого Вальцеля (в его книге «Сравнительное изучение искусств», 1917) характерно стремление опереться не столько на лингвистику (подобно русским ученым), сколько на термины других искусств. Тем не менее для Жирмунского эти «новые методы» Вальцеля «существенны», так как могут «предохранить нашу молодую науку исторической и теоретической поэтики от узкого догматизма в научных вопросах». Как видно, для Жирмунского недостаточно одной лингвистики для разработки принципов изучения поэтического искусства».

Р.О. Якобсон (1896 - 1982) Известный русский, затем американский теоретик литературы и языка, один из основоположников русской «формальной школы». Именно с его активным участием в 1916 г. был создан ОПОЯЗ. В его исследовании «Новейшая русская поэзия. Набросок первый: Подступы к Хлебникову» (написана в 1919 г. и напечатана в 1921 г. в Праге) получили разработку основные принципы «формального метода». Первый из них - приоритет языка в поэтике литературы.

Якобсон прямо и решительно утверждает: «Поэзия есть язык в его поэтической функции». А между тем, говорит он, историки литературы «вместо науки о литературе» создают «конгломерат доморощенных дисциплин» - быт, психологию, политику, философию, историю. В результате предметом литературы оказывается «не литература, а литературность».

Якобсон наносит здесь удар по широким научным принципам академического литературоведения, и прежде всего культурно-исторической школы. На самом же деле, по словам Якобсона, «если наука о литературе хочет стать наукой», она должна признать «прием» своим единственным «героем». В качестве образца он указывает на поэзию русского футуризма, явившегося «основоположником» поэзии «самовитого, самоценного слова» как «канонизированного обнаженного материала».

«Обновление» формы посредством разгрома и замены старых систем новыми и представляет, по Якобсону, историко-литературный процесс, его основную закономерность. Так, любой троп в форме «поэтического приема» может выйти в «художественную реальность», превратившись в «поэтический факт сюжетного построения». Выбор приемов, их систематизация - в том, что «иррациональное поэтическое построение» в символизме «оправдано» состоянием «мятущейся титанической души», «своевольным воображением поэта».

Таким образом, выдвигая принципы «формального метода», как видно, Якобсон выступает тем самым и как теоретик футуризма. Якобсон считает, что «науке еще чужд вопрос времени и пространства как формах поэтического языка» и не следует насиловать язык, приспосабливая его к анализу «пространственно сосуществующих частей» произведения, которые выстраиваются в последовательной, хронологической системе.

«Литературное» же время, по Якобсону, анализируется в «приеме временного сдвига»: например, «временной сдвиг» в «Обломове» «оправдан сном героя». Анахронизмы, необычные слова, параллелизмы, ассоциации выступают средствами обновления языковых форм.

Тогда же, в 1919 г., Якобсон пишет небольшую статью «Футуристы» (напечатана в газете «Искусство» в том же году за подписью «Р.Я.»). Он пишет здесь о приемах «деформаций»: гипербола в литературе; светотень, зеркальность, утроение в «старой» живописи; «разложение цвета» у импрессионистов; карикатура в юморе и наконец «канонизация множественности точек зрения» у кубистов. У футуристов - картины- лозунги.

У кубистов прием «обнажается» без какого-либо «оправдания»: асимметрия, диссонанс становятся автономными, «идут в ход картон, дерево, жесть». «Основная тенденция» в живописи - «расчленить момент движения» «на ряд отдельных статических элементов».

Манифест художников-футуристов: «У бегущих лошадей не четыре ноги, а двадцать, и их движения треугольны». Если кубисты, по мнению Якобсона, «конструировали» картину исходя из простейших объектов - куба, конуса, шара, давая «примитив живописи», то футуристы «вводят в картину кривой конус, кривой цилиндр… разрушают стенки объемов».

И кубизм, и футуризм используют прием «затрудненного восприятия», противоборствуя «автоматизму восприятия». В том же 1919 г. в газете «Искусство» за подписью «Алягров» вышла заметка Якобсона «Задачи художественной пропаганды». В это время он уже работал в различных советских структурах. Здесь он вновь выдвигает в качестве актуальной идею «деформации» старой формы, подкрепляя ее необходимостью «подлинно революционного художественного просвещения». Сторонники консервации старых форм, пишет Якобсон, «кричат о веротерпимости в искусстве, уподобляются ревнителям “чистой демократии”, принимающим, по выражению Ленина, формальное равенство за фактическое».

С лета 1920 г. Якобсон работал в советском постпредстве в Чехословакии и курсировал между Москвой и Прагой. Именно в это время, в 1920 г., в журнале «Художественная жизнь» за подписью «Р. ... Я.» была опубликована статья Якобсона, посвященная вопросам живописи - «Новое искусство на Западе (Письмо из Ревеля)». Якобсон пишет здесь об экспрессионизме, под которым, как он говорит, в Европе понимают «все новинки в искусстве». Уже импрессионизм, характеризовавшийся как сближение с природой, вышел, по словам Якобсона, «на колористику, обнажил мазок». Ван Гог уже «свободно» обращается с краской, происходит «эмансипация цвета». В экспрессионизме «канонизируется противоестественность», «отказ от правдоподобия». Якобсон защищает «новое» искусство от «белогвардейской травли», какую, по его мнению, представляет критическая статья И. Репина.

Еще одна статья этого периода - «Письма с Запада. Дада» (о дадаизме) была опубликована Якобсоном под инициалами «Р.Я.» в 1921 г. в журнале «Вестник театра». Дадаизм (от фр. dada - деревянная лошадка; детский лепет) - возникшее в 1915–1916 гг. во многих странах протестное течение в искусстве, основанное на бессистемном, случайном сочетании разнородных материалов и факторов; вненациональный, внесоциальный, часто театрализованный эпатаж, вне традиции и вне будущего; безыдейность, эклектизм и пестрота «коктейля» заумности. По мнению Якобсона, «дада» - второй после футуризма «вопль» против искусства. «Дада», говорит Якобсон, регулируется так называемыми «конструктивными законами»: «через ассонанс к установке на любое звукосоотношение», затем «к объявлению счета из прачечной поэтическим произведением. Дальше буквы в произвольном порядке, наудачу настуканные на машинке, - стихи, мазки по холсту обмакнутого в краску ослиного хвостика - живопись». Поэмы из гласных, - музыка шумов. Афоризм лидера «дада» Т. Тиара: «Мы хотим, мы хотим, мы хотим… мочиться разными цветами».

«Дада зарождается среди космополитического месива», - заключает Якобсон. Западные новые выступления искусствоведов не сложились, по мнению Якобсона, в направления: «Западный футуризм во всех своих разночтениях тщится стать художественным направлением (1001-ым)», - пишет он. Дадаизм - «один из бесчисленных измов», «параллельных релятивистским философиям текущего момента».

«Московский» период творчества Якобсона (1915 - 1920) характеризуется его интересом к проблемам взаимодействия языка, литературы, живописи, общим проблемам искусства, как это можно заметить из приведенного выше анализа его работ этих лет. «Пражский» период творчества Якобсона (1921 - 1922) характеризуется более зрелыми работами. Этот период открывается его содержательной, оригинальной статьей «О художественном реализме» (1921). Здесь предложена тонкая типология литературных направлений. Говоря о русском реализме XIX в., Якобсон предлагает в качестве специфического различия направлений учитывать особенности деталей: «существенные» либо «несущественные». С его точки зрения, критерий «правдивости», применяемый к реализму, достаточно условен.

Писателей гоголевской школы, полагает ученый, характеризует «уплотнение повествования образами, привлеченными по смежности, т. е. путь от собственного термина к метонимии и метафоре».

В «американский» период творчества Якобсоном созданы многочисленные труды по поэтике, славянским языкам, вопросам творчества Хлебникова, Пушкина, Маяковского, Пастернака.

В.В. Виноградов (1894/95 - 1969). Крупный русский ученый-филолог. Профессор МГУ, декан филологического факультета этого университета. Академик АН СССР, директор Института языкознания. Труды по теории языка и литературы, стилистике, поэтике. Первоначальные выступления в начале 1920-х годов в составе Московского лингвистического кружка, возникшего под влиянием ОПОЯЗа и так называемой «формальной школы». Работы 1920-х годов: «Стиль петербургской поэмы (Ф.М. Достоевского) “Двойник” (Опыт лингвистического анализа)» (1922), «О задачах стилистики. Наблюдения над стилем “Жития протопопа Аввакума”» (1923), «О поэзии Анны Ахматовой (Стилистические наброски)» (1925), «Этюды о стиле Гоголя» (1926), «Проблема сказа в стилистике» (1926), «О построении теории поэтического языка. Учение о системах речи литературных произведений» (1927), «Эволюция русского натурализма. Гоголь и Достоевский» (1929), «О художественной прозе» (1930). В этот период Виноградов рассматривает эволюцию языка как развитие различных структурных «систем». Работая над проблемами стиля, Виноградов приходит к идее стилистики текста и различных форм речевой стилистики. В его трудах вырабатывается идея единства русского литературного языка как системы. В этой системе необходимо и единство «приемов» использования языковых средств.

«Стиль, - пишет Виноградов, - это общественно осознанная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления, отбора и сочетания средств речевого общения…» Стиль речи, по Виноградову, - это «смысловое единство», возникающее в «синтезе» «элементов языка». Ученый отвергает крайности литературоведческой и лингвистической точек зрения на проблему взаимодействия слова и образа, утверждая, что слово является «средством формирования образа», без фетишизации функций слова или образа. Его определение литературного произведения строго учитывает функцию словесных и внесловесных элементов: «Словесно-художественное произведение, - пишет он, - представляет собою воплощенную в формах языка и освещенную поэтическим сознанием автора картину своеобразного мира - субъективного или объективного (в зависимости от метода творчества)». Для Виноградова является недостаточным восходящее к «формализму 20-х годов» утверждение Якобсона, предложившего свести функцию поэтической речи к «сообщению».

Виноградов согласен с утверждением Тынянова о том, что художественная проза не безразлична к ритму. Для Виноградова неприемлем абстракционизм, как «поэзия без образов». Ученый согласен с Жирмунским, включившим в художественный стиль несловесные элементы: тему, композицию, образы. Язык художественной литературы, по Виноградову, не может быть «раскрыт» с помощью одних лингвистических приемов, как полагали футуристы и представители «формальной школы» Якобсон, Шкловский и др. «Историческое изучение языка художественной литературы, - утверждает Виноградов, - нельзя отрывать от исследования социально-идеологически обусловленных и господствующих в ту или иную эпоху взглядов…»

Композиция художественного произведения для ученого не является автономной категорией: «В композиции художественного произведения, - пишет он, - динамически развертывающееся содержание раскрывается в смене и чередовании разных форм и типов речи…»

Как видно, трактовка специфики структурных элементов языка и литературы у Виноградова почти с самого начала ОПОЯЗа неадекватна принципам «формальной школы», хотя в его творчестве приоритетными являются именно структурные элементы.

Г.О. Винокур (1896 - 1947). Известный русский лингвист, специалист по вопросам лексики, поэтического языка, культуры речи. Работы: «Культура языка» (1925), «О задачах истории языка» (1941).

Винокур пришел в науку через Московский лингвистический кружок, существовавший в 1915 - 1924 гг. параллельно ОПОЯЗу. Московский лингвистический кружок, участниками которого были студенты историко-филологического факультета МГУ, опекал академик Ф.Е. Корш, подготовивший устав кружка и представивший его во 2-м отделении Академии наук. Разрешение на образование кружка подписал академик А.А. Шахматов. Первым председателем избрали Якобсона.

Винокур председательствовал в кружке в 1922 - 1923 гг. К форме литературного произведения Винокур шел от лингвистики. Он полагал, что литературное произведение должно изучаться с лингвистических позиций, а поэтический язык, с его точки зрения, представляет собой смешение разнородных элементов. В поэтической речи, утверждает он, «не только оживляется все механическое, но и узаконяется произвольное, случайное из разных форм языка». Как видно, по исходным позициям Винокур также причастен по своим взглядам к концепциям «формального метода».

Б. В. Томашевский (1890 - 1957). Российский ученый, теоретик литературы, исследователь русской классической литературы. Родился в Петербурге в дворянской семье. Образование получил за границей. Преподавал текстологию в Петроградском институте истории искусств (1921), затем в Институте русской литературы и Ленинградском университете. Участник издания «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова, «Словаря языка Пушкина», «Пушкинской энциклопедии». Его «Поэтика» выдержала несколько изданий.

В 1920-х годах Томашевский сблизился с ОПОЯЗом и подвергся гонениям как «формалист». Возникновение художественной литературы Томашевский относит к глубокой древности, к элементам ее, сопровождавшим трудовой процесс, похороны, игры. Дать одно определение литературы, которое учитывало бы все ее «формы», Томашевский считает «немыслимым». Однако же он отмечает прежде всего ее «словесный» характер: литературное произведение, пишет он, «такое словесное построение», в котором «монологическая» речь рассчитана на «всех интересующихся» и имеет «длительный интерес», в отличие от «диалога» двух собеседников. Область нехудожественной литературы» (книги о политике, экономике, вообще научные сочинения) он называет «прозой», литературой, «соответствующей действительности». Художественная же литература, как считает Томашевский, лишь «подобна» действительности, а на самом деле говорит «о вещах вымышленных». Томашевский рассматривает художественную литературу, или «поэзию», с «исторической» точки зрения, т. е. «в связи со средой, ее породившей», и с» теоретической» точки зрения, определяя степень ее соответствия «законам создания художественного произведения». Томашевский сохраняет наиболее продуктивные, с его точки зрения, способы изучения художественной литературы «формальной школы». Он изучает не столько «заказы своего времени», воплощенные в художественной литературе, сколько «мастерство исполнения этих заказов». «Мастерство» же для него реализуется в литературных «приемах». Науку о «функциях» литературных «приемов» он называет «поэтикой». Именно поэтике и посвящены основные труды Томашевского. Главным образом, это работы, связанные с творчеством конкретных русских писателей, особенно с творчеством Пушкина.

С «формальным методом» в его узком значении (понимаемом как автономный анализ вне социального контекста) Томашевский распрощался еще в 1925 г. в статье «Вместо некролога». Но и в дальнейшем он продолжал работать над проблемами художественной формы, используя свой опыт периода ОПОЯЗа. Сохранили значение его работы «Из пушкинских рукописей» (1934), «Издания стихотворных текстов [Пушкина]» (1934), «Поправки Пушкина к тексту “Евгения Онегина”» (1936), «Пушкин и французская литература» (1937), «Поэтическое наследие Пушкина (лирика и поэмы)» (1941), «К.Н. Батюшков. Стихотворения» (1948) и др.